После этого мы с Андреем отправились в китайский ресторанчик «Хуацяо», располагавшийся недалеко от Дома дружбы на Фонтанке; это было небольшое заведение, где можно было достаточно дешево поесть, а также поговорить в тихой спокойной обстановке. Оказалось также, что Андрей уезжает очень рано, около половины десятого, так что времени на разговоры у нас оставалось совсем немного.

От беседы с Андреем я получил подлинное наслаждение — давно уже с таким удовольствием ни с кем не общался. Правда, на следующий день я не мог вспомнить никаких подробностей разговора и никаких деталей, делавших его столь содержательным и важным, каким он сохранился в моей памяти. Безусловно, я рассказывал Андрею о гонконгских докладах и о моем восприятии музыки Генделя в контексте мессианской символики образов Иисуса и Саббатая Цеви, а он поддакивал и вставлял какие-то комментарии, казавшиеся мне тогда жутко глубокомысленными. На самом деле, из всего сказанного тем вечером мне запомнилось только рассуждение Андрея о том, что Иисус просто хотел вернуть светозарных драконов в сферу святости, тогда как Саббатай Цеви, обладая природой как драконов, так и Творящих Светов, стремился синтезировать эти природы в единой сути драгоценного Древа, благодаря которому драконы могли бы вернуться в океан абсолютного бытия, а Творящие Светы сумели бы довершить дело тиккуна — восстановление и исправление творения. Но драконам, добавил он с какой-то особенно грустной улыбкой, не нужно ни того, ни другого — вот они так и страдают в безднах техиру.

Проводив Королева на поезд, я вернулся домой, проверил электронную почту, немного побродил по просторам интернета и лег спать, поскольку разница во времени между Гонконгом и Питером все еще ощущалась достаточно отчетливо.

Следующий день, благо он был неприсутственным, я провел дома, занимаясь своей докторской и бродя по Интернету, а через день снова отправился в институт, куда добрался, впрочем, достаточно поздно, часам к двум. Сразу же я почувствовал, что в институте что-то неладно. По-прежнему малолюдно и темно, но в самом воздухе разлито какое-то тревожное ожидание: свойственная нашему заведению атмосфера покоя, пусть даже и несколько застойного характера, сменилась предгрозовым напряжением, сгущением атмосферного электричества, чреватого громами и молниями, грозой и бурей.

Я расположился за столом и разложил перед собой бумаги с грантовыми заявками в РГНФ и фонд Сороса за прошлые годы, чтобы придумать что-нибудь путное на будущий год. По правде сказать, я терпеть не могу гранты и заявки: на мой взгляд, в академической науке люди делятся на две категории — тех, кто работает, и тех, кто хорошо заполняет грантовые заявки, получая соответствующее вспомоществование. Короче говоря, одни работают, другие получают гранты и пишут какую-нибудь лабуду (главное, побыстрее), чтобы за эти деньги отчитаться. Но жизнь есть жизнь, а у сотрудника института РАН она достаточно тяжела и безденежна, так что игнорировать даже грошовые гранты РГНФ не приходится, ибо и эта достаточно жалкая прибавка к зарплате все-таки лишней никак не является. А посему приходится что-то придумывать и подавать заявки, которые, увы, обычно не удовлетворялись («Ведь счастие в любви влечет с собой в игре несчастье», как поет оперный Герман): я, к сожалению, не относился к спецам в области грантозаявления.

Поработать с грантовыми проектами мне, однако, не удалось, ибо в кабинете появился Георгий Леопольдович Тролль, который склонился надо мной и вкрадчиво спросил, не хочу ли я сходить попить кофе. Поскольку это приглашение Тролля означало, что он имеет сообщить что-то важное и конфиденциальное, я решил его не отклонять, а, напротив, принять, и поэтому уже через четверть часа мы с ним сидели в «Пегасе» и прихлебывали ароматный кофе, сваренный якобы по-турецки (на самом деле ничего турецкого, но все равно неплохо). Георгий Леопольдович немного похмыкал и потом потребовал от меня клятву о полной конфиденциальности нашего разговора и неразглашении его содержания. Клятва была принесена, и тогда, отхлебнув кофе еще раз, он начал свое повествование.

По словам Тролля, он лишь пересказывал мне то, что ему под большим секретом рассказал буквально полчаса тому назад Константин Иванович, но услышанное оказалось для него таким тяжким бременем, что он решил поделиться им со мной, как человеком надежным и сдержанным, и к тому же его, Тролля, тоже не оставлявшим без важной информации, если таковая вдруг становилась моим достоянием. О первом мне судить трудно, второе было сущей правдой: поскольку я относился к Георгию Леопольдовичу с симпатией, я никогда не оставлял его в неведении относительно каких-либо подводных течений в институте, особенно, если оные могли так или иначе затронуть его. Я не буду пересказывать речь Георгия Леопольдовича, а постараюсь воспроизвести в меру своих скромных способностей ту картину, которая из этой речи вырисовывалась. И была эта картина достаточно пугающей, особенно по контрасту с болотно-застойной повседневной реальностью нашей академической жизни: в болото с вьюнами, карасями и уклейками бросили атомную бомбу, которая может в любой момент взорваться и уничтожить не только уклеек, но и весь ландшафт, в котором их пруд только и мог существовать.

* * *

Итак, время действия: утро вчерашнего дня, вторника 10 июля 2001 года. Место действия: кабинет директора СПбО ИТП РАН Георгия Тиграновича Аванесяна. Dramatis personae[43] — сам Георгий Тигранович и его первый зам Константин Иванович Ревунов.

Рано утром (конечно, по институтским меркам, то есть часов в одиннадцать) Лариса Алексеевна Евстигнеева, верный оруженосец и референт Георгия Тиграновича, вошла в кабинет Константина Ивановича и попросила его срочно проследовать в кабинет директора, предупредив, что Георгий Тигранович чем-то крайне взволнован. Константин Иванович поспешил в кабинет верховного начальства и, как обычно, без стука вступил в него. Георгий Тигранович в светлых брюках и белоснежной рубашке с расстегнутым воротом ходил по своему кабинету туда-сюда-обратно, как бенгальский тигр по клетке. Увидев своего зама, Георгий Тигранович устремился к нему, словно ястреб на куропатку. Впрочем, комплекция Константина Ивановича никак не способствовала такому сравнению. Почувствовав, что линию поведения надо менять, Георгий Тигранович притормозил и после легкого рукопожатия пригласил Ревунова присесть в кресло у своего массивного стола. После того как Константин Иванович уселся, Аванесян обошел стол с другой стороны, но садиться не стал, а, опираясь на стол, возвысился над сидящим замом.

— Ну что там такое приключилось? — миролюбиво и в своей домашней манере спросил Ревунов. — Институт расформировывают, что ли? Век не видел тебя, Георгий, в таком состоянии.

— Пока не расформировывают, но скоро расформируют, если мы не ликвидируем ЧП срочно и собственными силами.

— Да что за ЧП? Ну не томи ты, Бога ради!

— ЧП еще то. Вчера — скорее всего, вчера, вряд ли раньше — из хранилища психоделиков украли инвентарный номер ЛР-469/17-80. Сам понимаешь, что будут говорить и как на это отреагирует президиум Академии, а то и власти.