Внучка находилась вдвоем с Татьяной. Я Татьяне доверяла и не очень хорошо себе представляла, что там творится.

А творился траур. Татьяна погрузилась на самое дно своей трагедии.

Однажды она проговорила из глубины, как из колодца:

– У нас в деревне доллары больше не ценятся. У нас ценятся евро.

Оказалось, Татьяна может думать еще о чем-то, кроме своего горя.

– Не проблема, – сказала я. – Возьмешь доллары и обменяешь их в банке на евро.

Татьяна посуровела. Она рассчитывала на повышение зарплаты, поскольку евро дороже доллара почти в два раза. А получилась та же сумма, только в разных фантиках.

У меня в этот период был свой собственный стресс. Не стану вдаваться в подробности, но мне буквально не хотелось жить.

Когда я приезжала на дачу, то меня встречал стресс Татьяны. Это было слишком. Боливар двоих не вынесет.

Однажды я сказала:

– Таня, я тебе глубоко сочувствую, но прошу: соберись и возьми себя в руки. Ты на работе и должна выполнять свои обязанности, иначе мне придется тебя заменить.

И что же? Татьяна преобразилась в ту же минуту. Поднялась, начала прибираться в доме, а так как уборка – ее сильная сторона, в доме тут же посветлело. Я посильно ей помогала.

Включили музыку. Жизнь возвращалась.

Прошел еще год. Отсутствие Вовы сказалось благотворно. Татьяна отремонтировала свой дом, укрепила фундамент, купила новую мебель. Можно было возвращаться домой в свою привычную жизнь.

У меня она ничего не украла, кроме индийского покрывала. Но мне не жаль. Можно считать это подарком.

В принципе, Татьяна была честная, все-таки верующая. Не шельма ни в коем случае.

Я вспоминаю о ней с добрым чувством. Она растила мою внучку, мое счастье. Она освободила мое время для профессии, мое второе счастье.

Получается слишком много счастий. Нет, не много. В самый раз. Даже немножко не хватает…

3

Однажды по телевизору была передача о домашних работницах. Самые качественные – филиппинки. Они владеют восточной кухней и восточным массажем. Сплошные удовольствия. Но, покидая дом своих хозяев, обчищают его, как банда профессиональных воров. Оставляют только то, что невозможно поднять, например шкаф, кровать, диван. Все остальное: деньги, драгоценности, меха и бриллианты – перекочевывает в багаж филиппинок и с концами. Такая национальная особенность.

В сравнении с филиппинками наши хохлушки и молдаванки – просто дети из пионерского отряда.

Все познается в сравнении.

Следующую домработницу звали Ляна (производное от имени Елена).

Она приехала из молдавского захолустья. У нее дома было свое хозяйство: куры, гуси, свиньи и конь по имени Красавчик. Плюс к тому – муж-алкоголик, который раньше не пил, а потом вдруг запил, весьма некстати. Мужа звали Самсон. Толку от него не было никакого, поэтому Ляна оставила его на хозяйстве, а сама уехала на заработки в Москву. Впереди у Ляны пенсия, а на пенсию прожить нельзя. Она решила купить в Кишиневе квартиру, сдать ее за пятьсот евро в месяц, и тогда ее старость обеспечена. Пенсия плюс пятьсот евро – живи в свое удовольствие. Можно даже раз в год съездить на море.

Я заметила общее у всех домработниц: жилье и нежелательный алкоголизм в семье. Жилье – понятно. Люди гнездятся, как птицы. Гнездо – это главное. И алкоголизм – понятно. Бич XX века. Даже американский президент Ричард Никсон страдал алкогольной зависимостью. Обслуживающий персонал Белого дома называл его «наша пьянь». Что уж говорить о бедном Вове и Самсоне…

Самсон согласился на отсутствие жены, хотя на него свалилась большая нагрузка. Живность надо было каждый день кормить, поить и убирать за ними, чистить птичник и свинарник, иначе они потонут в своих отходах.

Ляна оказалась в моем доме. Первое впечатление было неплохое, но не более того. Высокая, прямоугольная, грубо сколоченная, как одностворчатый шкаф. Лицо тоже грубое, но глаза умные. Симпатичная, в общем. На лбу бородавка, величиной с фасоль.

Готовила она неправдоподобно прекрасно. Я никогда так не ела. У нее был кулинарный талант, или, как говорят, «вкусные руки». Она красиво располагала еду на тарелке, буквально ресторан «Максим» в Париже.

Я ела и закрывала глаза от наслаждения. Как бы сказала моя бабка: «Чи я, чи не я?» В переводе: я ли это?

Довольно скоро я поняла причину высокого вкуса. Ляна везде добавляла полпачки сливочного масла: в пюре, в каши.

В котлеты она рубила сало, поэтому котлеты были сочные и душистые. Надкусишь такую котлету, сок брызнет во все стороны. Курицу она обертывала копченой грудинкой. Как правило, курица – еда скучная, а у Ляны эта курица пахла копченостями, нежный шпик таял во рту, – счастье.

Были у нее фирменные блюда: она смешивала три сорта мяса плюс куриная печень, плюс та же самая копченая грудинка – и запекала в форме рулета. А потом – на хлеб, вместо колбасы. Что тут скажешь…

Был у нее знаменитый борщ со старым салом. Старое сало вообще-то пахнет грязными носками, но у Ляны в борще этот запах приобретал совершенно иное звучание. Еда – сугубо мужская, после тяжелой работы. Самсон ел этот борщ утром, днем и вечером, а иногда и между приемами пищи.

Мои друзья, отведав еду Ляны, хором кричали:

– Уволить! Ты умрешь на десять лет раньше. Сплошной холестерин.

Действительно: сало, масло, копченое, жареное – все то, от чего сосуды и артерии забиваются наглухо. Но Ляна считала: все полезно, что в рот полезло. Эти слова принадлежали другу царской семьи Григорию Распутину.

Я просила Ляну сбавить холестериновый темп. Она обещала, но готовила по-прежнему. Она так привыкла.

Я еще забыла рассказать про ее торт «Медовик». Наподобие наполеона. Коржи, прослоенные заварным кремом. Эти коржи – тонкие, как папиросная бумага, а крем – умеренно сладкий, нежный, как девичий сон.

Никогда, ни в каком месте земного шара я не ела такого десерта.

Ляна буквально самовыражалась в кулинарном искусстве, как настоящий творец. Все, что она подавала на стол, – творчество.

Но… Без «но» не бывает. Пропал мой любимый шарф. Я купила его в аэропорту Марко Поло, в Венеции. У итальянцев есть выражение «сломанный белый», то есть кремовый. Шарф был кремовый, тонкий кашемир с шелком, дорогущий, красивейший. На светлом фоне – тюльпаны, проступают не ярко, а сквозь туман. Этот шарф подходил ко всему, ко всем пиджакам, пальто, шубам, кофтам. Это было главное украшение моего гардероба. И пропал. Куда делся?

Я спросила Ляну:

– Где шарф?

– Какой шарф? – преувеличенно искренне удивилась Ляна.

– Светлый. С тюльпанами, – объяснила я, хотя уже понимала: разговор впустую. Не скажет же она: «Я взяла себе, мне он понравился».