самого стаканчика своей анисовочки выкушал». Ставит стаканчик на стол бережно, словно святыню. Помнит народ, что Петр любил видеть все так, как оно есть на самом деле, а не так, как угодно будет приготовить к его приезду разным ярыгам, мелким и крупным. Ехал раз Петр вместе с Балакиревым, подъезжают они к селу, а село-то за наволоком — его и не видать. «А далеко ли до погоста?» — спрашивает Петр. — «Ишь близехонько!» отвечает Балакирев — «вон видать, как ярыги по подвалам прячутся». «Не любил Осударь, чтобы на его пути ярыги да становые попадались». И про Балакирева помнит здесь народ и уверяет, что он сопровождал Петра в его походах и поездках по Олонецкой губернии. «Раз побывали они с Осударем у попадьи, а ей бедной нечем угостить дорогих гостей — она и поднесла им кваску репного, да такого, что воды-то в нем больше, нежели сочку репного. Напились, да и поехали. Отъехали может версты 3, а Балакирев все молчит, да за живот хватается. Осударь — тот и руки от живота не отымает. Как вскочил Балакирев, да бежать назад к попадье. Прибежал. «Матушка, а матушка! Не нудись о том, почему твому брюху тяжко — твому квасу от воды доспело!»

XXX

Олонецкая губерния, и к тому же в особенности северная часть её, представляет собою как бы продолжение финляндской природы. Масельгский хребет, который проходит чуть не по всему Повенецкому уезду, дает небольшой отрожек, который, под именем Сунских гор, проходит по северной части Петрозаводского уезда и, постепенно склоняясь к котловине Онежского озера, образует в северном конце последнего ряд мысов, кос, заливов, губ и бухт.

От этих главных кряжей по сторонам всюду тянутся малые холмы, известные под именем сельг. Сельги всегда тянутся приблизительно от северо-запада на юго-восток, и вся местность Повенецкого уезда представляет собою как бы только-что вспаханную почву, где навал представляют собою сельги, а нарез — те болотца, которые всегда находятся между двумя параллельно друг другу тянущимися сельгами. Едва только сельга встретит на пути своем реку, как выступит в русло с берега высоким наволоком и затруднит течение реки камнями и лудою; редко река уступит и потечет по направлению самой сельги, чаще всего река роет сельгу, делаются пороги, которые и виновны в том, что огромные реки севера не пригодны для судоходства и не приносят той пользы краю, которую по размерам своим могли бы приносить. Русский человек, придя в эти места, всегда обходил тщательно сельги и старался устроить свое жилье где нибудь на наволоке, вдающемся в реку или в озеро, или прямо таки при каком нибудь озере, при какой-нибудь губе или реке. Отсюда мы и видим, что все русские поселения носят в названиях своих эту черту русского характера; мы то и дело встречаем: Габ-наволок, Лоб-наволок, Пергуба, Сенная губа, Лижма губа, Остречье, Выг-река, Святозеро, Выгозеро, Котошозеро, Машозеро и бесчисленное количество таких наименований местности, и можем быть вполне уверены, что все поселения с такими названиями совершенно русские. Наоборот, финн не любил воды, видно потому, что по воде к нему чаще всего мог подобраться враг его, русский поселенец; финн вечно заберется с своим поселком на горушку и именует свои поселения Мянсельгою, Масельгою, Кяппесельгою; а то, так вздумает убраться на возвышенный остров посреди озера и тогда называет свой поселок Воцемасари, Кюлосари и т. п. прозвищами. Правда, встречаются финские поселения и на озерах, у берегов их, но, видно, давно уже изгнаны отсюда финны и только одно название осталось в воспоминание того, что когда-то жили здесь финны. Вожмосалма уже при Петре была сплошь заселена русскими. Многие любители обретать то, чего на самом деле нет, ужасно обрадовались, что в названиях некоторых местностей Повенецкого уезда они нашли намек на проживание здесь остатков бывших хозяев здешних мест — лопарей, но в том-то и дело, что все эти названия крайне сомнительного происхождения и вряд ли намекают на прежних обитателей. Дело в том, что народ в Повенецком уезде отлично выговаривает, и потому каждому невольно бросается в глаза та буква, которую он употребляет в названиях: Лобский песок, Лобнаволок, деревня Лобская, озеро Лобское и т. п. Дело в том, что до сих пор еще говорят в Повенецком уезде про болото, которое начинает порастать порослью, мелким ельничком и березничком, что болото «залобилось». Залобился и песок на берегу Повенецкой губы Онежского озера, а отсюда быть может и назвали местность Лобским песком. Не станем уверять, что оно именно так и есть, но скажем лишь, что народ о лопарях давно здесь и думать забыл, а названия всех вышеприведенных местностей отнюдь не исходят из многомудрой главы землемера или помещика, как это случается в центральной и южной России, а прямо выходят из народа, который решительно ничего не помнит о лопарях, обитавших когда-то по берегам Онежского озера.

Охота прозывать свое сельбище по имени речки или озера или приурочивать название местности к какой нибудь особенности в ее конфигурации, или к какому нибудь случившемуся здесь, иногда самому простому факту не в новину русскому человеку; всегда и везде поступал он так и в иных местах сохранились даже прекурьезные предания о происхождении того или другого прозвания местности; так и здесь русский человек или по памяти передает из рода в род или же приписывает действительно существовавшему лицу свои собственные измышления; следует заметить, что Заонежье описывал в 1628 году писец Никита Панин, да «для помощи ему придан подьячий Семен Копылов»; народ помнит Панина и уверяет, что он никогда не затруднялся давать местности прозвание — очень находчив был. То и дело слышишь из уст народа рассказы о том, как Панин «деревням имена давал» и иногда в рассказе слышится уже позднейшая сатира на жителей, остроумно приуроченная к имени Панина. Против Козыревского селения есть остров, длиною в 2 версты и шириною в 150 сажень; испокон веку владели этим островом крестьяне Мальковы, владели бесспорно на займищном праве: пришли, сделали пал и на огнище стали сеяться и кормиться. В старину старые люди толкуют много было здесь гадов всякого рода, словно их несли над этим местом в кузове, да ненароком вывалили; но вот является в этих местах писец Панин, охотник не малый до земляники, увидал на острову землянику, вышел на берег и стал было брать ее; потянулся он к одной ягодине, — глядь, а к его руке змиюга тянется. «Вон, проклятый, с этого острова!» закричал Панин и с тех