какой ему нужно. На его счастье, там уж все договорено было; мать Катруши сидела на завалинке, и только его увидела, позвала в дом. Вытерла ему место на скамье, усадила за стол. Спекла она дорогому гостю в золе яичко вкрутую, положила на тарелку и принялась потчевать. Раз десять кланялась, но Егорка так и не притронулся к угощению: сидит и жмется, как красная девица. Что с ним будешь делать? Положила она яичко ему в карман и отправила парня домой.

— Ну как? — спрашивает мать.

— Да что ж? Приняли меня ласково: вытерли место, где мне сесть, яичко в золе испекли. Смотри, вот оно.

— Что ж ты его не съел?

— Да ведь вы сами мне наказали: сиди как следует и больше ничего не делай.

— Ах ты, Егорушка-дурачок! Да ты должен был хорошенько облупить яичко, на четыре части его разрезать, каждый кусок на острие ножа наколоть, положить себе в рот и съесть. Вот это и было бы как следует.

— Ладно, ладно, — ответил Егорка. — В другой раз так и сделаю.

Пришел он в другой раз на смотрины, а ему там насыпали гороху. Угощают его: на, мол, погрызи. Он по одной горошинке из миски возьмет, каждую положит перед собой, с каждой шкурку как следует обдерет, каждую ножом на четыре кусочка разделит. Но как только стал на острие ножа накалывать, каждый кусок в мелкие крошки по скатерти разлетается.

«Экая напасть! Ах ты, чтоб тебя!» — думает Егорка, не зная, как ему быть. А пригожая Катруша села в сторонке на лежанку и губы себе кусает, чтобы не засмеяться громко.

Вернулся Егорка домой надутый, сердитый.

— Ну, как дела?

— Там насмех меня подняли.

— Почему же?

— Да я так делал, как вы мне говорили: с каждой горошины кожуру снимал, каждую на четыре части разрезал, каждый кусочек на нож накалывал…

И замолчал, залившись слезами. Сказал только, что больше туда не пойдет.

— Ах ты, дурашка! Да почему ж тебе туда не пойти? Ведь это дело легко поправить. Надо было горошины в руку брать да в рот себе класть, — знаешь, как мы дома горох грызем…

— И то правда! Ведь это нетрудно, — согласился Егорка и решил опять пойти.

Пошел он опять в то село, а возле дороги загон для овен строят и железным ломом ямы в земле роют, чтобы колья поставить. Глядит Егорка, рот разинув.

— Эх, — говорит, — ну до чего это легкая работа! Вот только лома железного у меня нет, а то и я бы мог себе загон для овец поставить.

Дали ему железный лом. А он, нескладный, схватил его в руку, открыл рот, да прямо себе в рот и сунул. Выбил три зуба и домой побежал.

— Никак опять беда? — спрашивает мать.

— Да я сделал, как вы приказали, но — так и так — железный лом мне три зуба выбил.

— Ах ты, Егорушка-дурачок! Надо было положить лом на плечо и нести его домой. А если б оказалось, что тяжело, и попался бы кто-нибудь на телеге, ты бы его хорошенько попросил, и он посадил бы тебя к себе. Но теперь не глазей на овечьи загоны, а ступай к Катруше и попроси у нее чего-нибудь на память.

Обрадовался Егорка, что Катруша ему что-то на память даст, и пошел опять. Катруша сидела за столом на лавке и шила. Егорка осторожно присел поодаль на лавку, потом придвинулся поближе и, наконец, собравшись с духом, попросил у нее чего-нибудь. У Катруши под рукой ничего не было, и она подарила ему иглу, которой шила. Он положил иглу на плечо и, обрадованный, поспешил домой. Ему было легко, но он умной башкой своей решил, что, коли матушка сказала: «будет тяжело», значит, он изнемогает под тяжестью. Нагнал по дороге воз с сеном и говорит погонщикам:

— Люди добрые, погодите. Дайте, я положу вот этот железный кол на телегу.

А они, не оборачиваясь, отвечают:

— Чего останавливаться из-за таких пустяков? Сунь его в сено — и дело с концом.

Егорка-дурачок сунул иголку в сено. И досталось же ему от погонщиков, когда, приехав в деревню, они стали искать кол и никак не могли найти, а потом узнали, что это иголка.

— Ах ты, такой-сякой! — закричали. — Теперь у нас из-за тебя либо лошадь, либо вол сдохнет, когда вместе с сеном иголку сожрет.

Схватили они жердь и давай его по спине охаживать, чуть не ухлопали. Да дело-то уж было в деревне, так он от них вырвался и домой убежал.

А дома мать его заругала. Все ворчит да ворчит:

— Видно, ты у меня и вправду дурак. Ведь тебе надо было воткнуть ее в шляпу и принести домой.

— Ах, мама, не сердитесь. В другой раз так и сделаю, — отвечал Егорка. Синяки напомнили ему о том, что в другой раз уж нужно знать, как сделать.

Через неделю послала мать его снова к невесте: хоть узнай, мол, у родителей, что за ней дают, чтобы было с чего хозяйство начать, с чем она в дом-то войдет. Спросил он, а они ему в ответ:

— Коли ты настоящий жених, бери яловую телку из стойла!

Пошел Егорка-дурачок в стойло, отвязал телку, схватил ее одной рукой за рог, а другой снял шляпу и давай телку в шляпу пихать. Телка рассердилась и, как оглашенная, — на двор, со двора на улицу, да в поле. Егорка — за ней. Кричит:

— Буренушка, буренушка, постой!

Куда там! Так и вернулся домой ни с чем.

— Ну, говори, что дают? — спрашивает мать.

— Дали телку яловую.

— Где ж она?

— Да где бы ни была, только так и так дело было, она и убежала…

— Ах ты, Егорка-дурачок! Надо было ее, как следует, на веревку взять да и вести за собой. А дома хорошенько к яслям привязать и свежим сеном накормить, чтобы она привыкла.

— Да ведь вы мне ничего этого не объяснили.

— А вот теперь говорю, чтобы ты вперед знал, как надо делать. Ну, не беда. Телка вернется, и ты ее получишь. И невесту за тебя выдадут, коли телку нам в хозяйство отдают. Ступай, проси Катринку сам, а я не могу еще из дому выйти: нога болит.

Пошел наш Егорка за