когда имею дело с тобой, Прамух. Из тебя получился бы хороший священник. Или даже отличный шпион, будь у тебя такая склонность.

Джамшида пробрала дрожь.

— Не думаю, что из меня получился бы такой уж хороший шпион.

— Заранее этого знать нельзя. — В этот момент Мунтадир оступился и чуть не упал на колени. — Ничего-ничего. Вот, значит, почему они достали подушки, когда пустили грибы по кругу.

— Что пустили?

Мунтадир сжал его предплечье:

— Пожалуй, тебе придется довести меня до дворца.

ДЖАМШИД СТАРАЛСЯ НЕ ОСТУПИТЬСЯ, УКЛАДЫВАЯ МУНТАДИРА В КРОВАТЬ. При том уровне опьянения, в котором находился Мунтадир (а он и в самом деле был не в себе — на протяжении остального пути читал вслух стихи своим рукам и засыпал на ходу), Джамшид полагал, что падение на эмира было бы нецелесообразным. В конечном счете ему удалось уложить Мунтадира на матрас, и тот испустил удовлетворенный вздох, прозвучавший настолько непристойно, что в мыслях Джамшида заплясали гурии со сладострастными улыбками.

«Прекрати думать о таком», — попенял он себе, но этот приказ легче было беззвучно произнести, чем выполнить, когда он наклонился над телом Мунтадира, чтобы достать подушку. От Мунтадира пахло вином и благовониями. Аккуратно подсовывая подушку под голову эмира, Джамшид на мгновение прикоснулся к волосам Мунтадира. Прежде он никогда не видел эмира без головного убора. Волосы у него были черные, с теплым красно-коричневым оттенком. Они были коротко подстрижены и слегка завивались на концах.

Он громко сглотнул и разогнулся, понимая, что оказался в довольно неожиданной ситуации.

— Я могу сделать что-нибудь еще, эмир? — спросил он, пытаясь побороть смущение.

Веки Мунтадира дрогнули. Он посмотрел на Джамшида мутными глазами, но горизонтальное положение вроде бы пошло ему на пользу, в выражение его лица вернулась некоторая настороженность.

— Вернись назад во времени и скажи мне, чтобы я ничего не ел вечером.

— Меня в Цитадели не обучили этому конкретному навыку. — Осторожная, изможденная улыбка осветила лицо Мунтадира, и новая тревога поселилась в сердце Джамшида. — Вы уверены, что мне не надо позвать кого-нибудь? Может быть, Низрин? Она может заварить вам какой-нибудь тоник…

— Я в порядке. Правда. Я говорю… сейчас я вижу трех тебя, и вы танцуете со звездами, но я в точке, в которой только одного могу признать реальностью. Мне нужно поспать. — Вид у него все еще был немного ошарашенный. — Ты прекрасно смотришься в звездном свете.

В серых глазах Джамшида застыло недоумение. Если бы это был кто-то другой, если бы обстоятельства были другими, Джамшид бы так не переживал. Но Мунтадир не был простым джинном. Он был принцем. Эмиром. И не только эмиром; он явно пребывал в состоянии опьянения и потому Джамшид заставил себя замереть.

— Мы не лучшая компания для тебя, — тихо проговорил Мунтадир.

Джамшид вздохнул:

— Ч-что?

Мунтадир сжал его плечо, и Джамшид теперь был готов поклясться, что по-настоящему видел звезды.

— ТЫ БЫЛ БЫ В БОЛЬШЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ В ХРАМЕ. Это место, этот дворец — он пожирает людей изнутри. Он забирает все доброе и незлобивое, что есть в твоем сердце, и превращает его в камень. — Мунтадир уронил руку. — А ты… ты хороший, ты идеалист, и дворец тебя уничтожит.

В остекленевших глазах Мунтадира появился искренний испуг. И хотя предупреждение такого рода из уст одной из самых коварных и влиятельных персон Дэвабада должно было бы напугать Джамшида, он не почувствовал ни малейшего страха.

Не почувствовал, пока не присел на корточки и не взглянул на противоположную стену. Комната Мунтадира утопала в роскоши и поражала запредельной расточительностью, своими ткаными коврами такой толщины и мягкости, что ноги в них утопали, рисованными пейзажами на шелке, закрывавшем стены, перегородками розового дерева такой удивительно тонкой резьбы, что возникало впечатление, будто ты в саду. Комната эта занимала центральное положение в древнем дворце, а с ее балкона открывался вид как на город, так и на глубокое озеро, окружавшее его. Все здесь явно всегда принадлежало одной из самых высоких персон в дворцовой иерархии.

И Джамшид знал это, потому что на стене напротив него он видел выцветшие остатки фрески, изображавшей круг ревущих шеду. Шеду были знаком блаженных Нахид, давно уже мертвых. Крылатые львы, до сих пор символически охранявшие Дэвский квартал у тяжелых ворот, которые содержались его соплеменниками в чистоте и регулярно смазывались на тот случай, если понадобится закрыть их от остального города.

«Ты для них всегда будешь в первую очередь дэвом». Его отец выкрикивал эти слова до посинения, когда, вернувшись из Зариаспы, узнал, что его сын поменял священнические одеяния на место в армии Кахтани. «Ты это понимаешь? Все, что ты сделаешь, служа им, будет переноситься на нас, каждая твоя ошибка будет нести угрозу нам».

Джамшид опустил глаза.

— Я принял к сведению вашу озабоченность, мой эмир, — сказал он, пытаясь говорить с холодным профессионализмом в голосе. — Что-нибудь еще?

Он услышал, как Мунтадир сглотнул. Джамшид не хотел поднимать глаз. Он не хотел видеть погасшей надежды на лице эмира — это могло ослабить его решимость, это могло выставить эмира живым и настоящим, тогда как на самом деле он был неприкосновенным, владел той убийственной эмирской харизмой, которая могла уничтожить тебя (и непременно уничтожила бы) или возвысить одним движением рук.

— Ты останешься? — слабым голосом спросил Мунтадир. — Ты меня толкай время от времени, чтобы убедиться, что я все еще дышу. И говори со мной, — добавил он. И голос эмира звучал так, будто сон снова начал его одолевать. — Когда ты говоришь, мое ощущение, будто я галлюцинирую, становится слабее.

— О чем вы хотите поговорить?

— О чем угодно, — ответил Мунтадир. — Я просто хочу слышать твой голос.

Дара

Предполагается, что эти события происходят во время пребывания Нари и Дара в Дэвабаде вскоре после их бегства из Хиераполиса. Без спойлеров.

Этот негодяй с человеческой кровью станет его погибелью. Дара снова глянул на дельцов, ссорящихся на улице, сапожник сердито обвинял торговца фруктами в том, что тот намеренно перевернул его тележку; потом Дара перевел взгляд на Нари.

— Пожалуйста, давай скорее, — взмолился он. — Он может вернуться в любую минуту.

Нари среди горы обуви и кожаных тапочек, требующих разной степени починки, лениво вытянула ногу и пошевелила пальцами в туфле, которую примеряла.

— Они все еще спорят. Успокойся. — Она скорчила гримасу и сняла туфлю. — Жмет.

Дара зашипел вполголоса:

— Да бога ради, выбери уже что-нибудь. Одни или другие — особой разницы нет!

— Если бы мои ноги