Психушка располагалась сразу в нескольких двухэтажных домиках, отгороженных от всего мира железной оградкой с пропускным пунктом, за которым маячил даже какой-то парк с густыми старыми деревьями.

Молодая врач в приемной внимательно разглядывала свои ноги в темно-бордовых высоких сапогах, когда они вошли. Она только посмотрела на Машку, улыбка тут же озарила ее накрахмаленное, как белый халат, лицо, приветливо кивнула:

– Добро пожаловать… как вас зовут?

Машка, не реагируя на ее слова, уставилась на все те же темно-бордовые сапоги.

– Мария Васильевна, – торопливо сообщил Гаррик, испытывая неловкость за Машкину безучастность.

– Так, значит, добро пожаловать, Мария Васильевна, – нисколько не смутившись, еще шире расплылась в улыбке молодая накрахмаленная докторша.

5

Недели две Гаррику не давали увидеться с Машкой. Говорили, что в отделении карантин. Он приходил к плотно закрытой двери, стучал в окошечко, передавал пачку печенья и пакет молока, больше ничего не мог придумать. Потом увидел, как вывели на прогулку из соседнего с Машкой домика группу душевнобольных мужиков, мужики жадно курили. На следующий день он принес блок любимых Машкиных сигарет.

Казалось, что он никогда больше не увидит жену, связывало его с ней только это зелененькое безличное и безразличное окошечко, куда, как в темную дыру, без ответа пропадало все, что он приносил. Но недели через две на робкий стук Гаррика окошечко не открылось, но распахнулась дверь, приземистая старушка внимательно изучила его паспорт и кивнула в сторону выкрашенного светлым коридора – проходи.

Гаррик очутился в небольшой комнате с решетками на окнах. На деревянных вокзальных лавках сидела пара. По всей видимости, мать и сын лет двадцати. Женщина настойчиво пихала в молодого человека что-то из вкусно пахнущих домашней едой баночек. Сын ел безучастно, но с аппетитом. «А я ничего толкового так и не принес за эти две недели, – сразу как-то расстроился Гаррик. – Надо было хоть куриный бульон сварить». Мама Гаррика считала куриный бульон панацеей от всех болезней.

Дверь чуть скрипнула, и в сопровождении шустрого молодого санитара вошла Машка. Попыталась улыбнуться Гаррику, но скривилась, чуть не заплакала и прекратила эти неуклюжие попытки. Села рядом с ним, они молчали, не зная, о чем говорить. Гаррик судорожно вспоминал хоть какую-нибудь новость, которая могла бы заинтересовать Машку, и злился на себя, что ничего не может придумать. Внезапно заговорила Машка:

– Мне здесь лекарство дают, – произнесла она жалобно. – Хорошее лекарство. Мне от него спокойно становится. Я, наверное, скоро поправлюсь, Славик…

Она вопросительно посмотрела на него.

– Конечно, – бодро начал Гаррик, сам чувствуя фальшь в своем жизнерадостном голосе. – Вот поправишься, вернемся домой, заживем как прежде. Хочешь, я тебе стиральную машину куплю? – брякнул он, уже понимая, что несет совсем не нужное.

Но Машка подхватила послушно:

– Да, скоро я вернусь, и заживем…

– Я окна помыл, Маш. Твои дурацкие занавесочки повесил, те, с рюшечками. Которые ты хотела повесить, а я не дал.

– Занавесочки?

– Ну да. Те, которые ты мне на 23 февраля подарила, – пояснил зачем-то Гаррик.

– Занавесочки… Не надо занавесочки, они пошлые, ты прав. И Он прав. И вот не надо мне стиральную машину, пожалуйста, не надо мне ее, я обойдусь, не хочу стиральную машину…

Ее голос сорвался.

– Только, Славик, ты, пожалуйста, убей его. Тогда все будет как прежде, – Машка чуть шевелила губами, ее последние слова Гаррик расслышал с трудом. Почему-то оглядываясь и тоже переходя на шепот, спросил:

– Машка, кого – его?

Мама на секунду прекратила вталкивать в сына запасы продовольствия, и оба они обернулись на Машку и Гаррика. Женщина с любопытным ужасом, молодой человек – с пониманием. Гаррику стало неуютно, захотелось тут же встать и уйти.

– Нет, Славик, я не могу, не могу назвать его по имени. Он придет и заберет меня. Опять ворвется в голову, Славик. Не вернусь, пока он в доме. Он и тебя убьет, – Машка уже почти кричала, выкатив в ужасе глаза. – Хотя он так любит тебя, так любит, но он убьет тебя, Слава. Я уже мертвая, неужели ты не видишь? Ничего не будет как раньше, Славик, не бывает у мертвых как раньше…

Уже бежал невысокий санитар из-за угла, туша на бегу сигарету. Он уводил Машку, обхватив ее тело в синем тренировочном костюме, сразу поникшее, ставшее безвольным тело. Гаррик смотрел вслед, и ужас раздирал его душу.

Потом жизнерадостная накрахмаленная докторша зачем-то рассказывала Гаррику, что по статистике будущие шизофреники, как правило, рождаются на стыке зимы и весны.

– То есть в период марта-апреля, – пояснила она. – Когда родилась Мария?

В кабинете было жарко натоплено, и на докторше в этот раз красовались бежевые классические туфли на высоких каблуках. Сапоги, сморщившись, опали в углу у батареи.

Гаррик умом понимал, что жарко, но все равно ежился от внутреннего холода.

– Кажется, 31 марта. Нет, точно 31 марта…

– Вот видите, – покачала головой докторша, имени которой Гаррик сейчас вспомнить не мог. – Она тоже попадает в эту статистическую группу.

– Маше должно быть легче от этого? – не сдержался он.

– Ей должно быть легче от всего, – психиатр ответила невозмутимо, – что снимает с ее сознания чувство вины. Ну, она не виновата же, что родилась в такое неподходящее время…

– Она выпивала в последнее время как-то… бесконтрольно, скажем, – признался Гаррик.

– Это не причина, а следствие. Скорее всего, так она пыталась глушить голоса, которые возникали у нее в голове. Есть мнение, что это наследственное. У женщин симптомы, кстати, начинают проявляться в большинстве случаев после двадцати лет. У мужчин – раньше.

Гаррик ничего не знал о давно умерших родителях Машки, поэтому просто пожал плечами. Может, и наследственное.

И тогда докторша сказала, очевидно, то, к чему его и готовила этим светским разговором: Машка пока плохо поддается лечению, таблетки действуют на нее не так, как нужно, но есть новые препараты, можно попробовать их, только требуется письменное разрешение Гаррика, так как они очень сильные.

– Конечно, конечно, – проговорил Гаррик, – все, что нужно, чтобы она поправилась.

– Но вы должны знать, – так же жизнерадостно продолжала докторша, – что детей у вас уже после этого не будет. Вернее, нормальных детей не будет. Нельзя ей рожать после этих препаратов.

– Каких детей? – Гаррик все еще не мог прийти в себя. – Чьих детей?

Докторша с сочувствием посмотрела на него:

– Вы можете не соглашаться. Можете подумать. Не торопитесь.

Гаррик не торопился. Он смотрел на съежившиеся у батареи бордовые сапоги, пытаясь сосредоточиться на главном. Машка любит детей, Машка работает в кукольном театре для детей. Вернее, наверное, уже работала. Но если он не подпишет эту бумагу, жена разорвется пополам от съедающего ее изнутри страха. Пусть лучше она будет спокойной. Как растение. Пусть будет