Мария положила свой табельный «ЗИГ-зауэр» на кровать рядом с ноутбуком. И достала другой — портативный «глок-26». До прихода в полицию Мария изучала юриспруденцию и подавала большие надежды. Для нее закон являлся тем краеугольным камнем, на котором покоилось все общество и держался мировой порядок. Раздобыв второй пистолет, она впервые в жизни нарушила закон. Мария по-прежнему оставалась офицером полиции. Ее подготовка и наработанный опыт, несомненно, позволят ей выследить Витренко. Но после этого… если она все еще будет жива, ей и пригодится «глок». Мария не собиралась арестовывать украинца.

Она снова просмотрела файлы в компьютере. «Фермерская ярмарка» — так называлась организованная торговля людьми из Украины, России, Польши и других стран Восточной Европы. И такое название, более подходящее для мероприятия по реализации животноводческой продукции, придумали не следователи, а сами преступники, развернувшие этот порочный бизнес. Мария открыла таблицу, содержащую сведения об известных следствию связях преступников. Таблица походила на разорванную паутину с множеством недостающих нитей. Мария не знала, что выбрать в качестве отправной точки. Преступный синдикат Витренко действовал как хорошо отлаженный механизм. По своему организационному строению он напоминал обычную корпорацию с ее многоступенчатой структурой, контролирующей процессы управления и исполнения, за одним, правда, исключением: на каждом уровне сотрудники не имели ни малейшего представления о тех, кто стоял выше или ниже их. Каждая ячейка возглавлялась «паханом», или «батей», получавшим приказы от «бригадира», в подчинении которого находилось до десяти «паханов». Рядовые бандиты не знали, кто являлся их «бригадиром», передававшим приказы через «паханов». Кроме того, синдикат часто прибегал к услугам наемников, не входивших в организацию, причем совсем не обязательно из родственных этнических групп. То есть украинская мафия в этом смысле принципиально отличалась от итальянской, что значительно затрудняло работу следователей и судей.

Но Мария не нуждалась в новых доказательствах, поскольку не собиралась доводить дело до суда. Ей нужен был только Витренко.

Мария открыла еще один файл, и на экране появилась фотография Витренко, сделанная во время прохождения им военной службы. Полковник Василь Витренко, бывший боец спецназовского подразделения «Беркут». Мария так часто вглядывалась в эту фотографию, что та давно уже не должна была бы вызывать в ней какие-либо эмоции, но этого не случалось. Каждый раз при виде пронзительно-синих глаз украинца, выступающих скул, высокого лба, прикрытого прядью светлых волос, она чувствовала, как внутри все сжималось и под сердцем начинало колоть. Эта рана не затягивалась.

Конечно, сейчас Витренко наверняка выглядит по-другому. Так, Турченко, убитый по дороге в Кёльн, не сомневался в том, что Витренко кардинально изменил внешность посредством пластической операции.

— Но этого ты изменить не можешь, — произнесла Мария вслух, обращаясь к фотографии. — Ты не можешь изменить свои глаза.

В полумраке бара негромко звучала песня Аннет Луизан, атмосферу дополняли изысканное оформление, солидная клиентура, безумно дорогие напитки. Оливер понимал, что эта вылазка в свет обойдется ему в целое состояние. Он сидел возле самой стойки, опираясь локтями на столешницу, потягивал коктейль на основе белого рома и поглядывал на свое отражение в большом дымчатом зеркале. Он улыбнулся своим мыслям. Ни вещи, ни люди никогда не были тем, чем и кем казались. Оливер выглядел превосходно: его одежда была столь же модной и дорогой, как и у других посетителей, он был умен и образован, пользовался заслуженным уважением коллег и хорошо зарабатывал. Находясь здесь, он не раз ловил на себе заинтересованные взгляды привлекательных женщин. Если бы кто-нибудь из присутствующих узнал, что он встречается с профессионалкой эскорт-услуг, то был бы крайне удивлен. Но самого Оливера это ничуть не смущало. Он отлично понимал, почему и зачем оказался именно здесь. Ведь его запросы отличались особой экстравагантностью.

Он размышлял над этим, прислушиваясь к хрипловатому голосу Аннет Луизан. Оливеру не нужно было часами мучительно копаться в своем прошлом, чтобы выявить подавляемые эротические склонности, способные объяснить его «пристрастие». Этот случай служил классическим примером, подтверждающим теорию Фрейда. В нем фигурировали его кузина, на редкость жаркое лето и некое событие, открывшее ему глаза на истинные прелести человеческой плоти.

Его кузина Сильвия была на два года старше. Она всегда находилась где-то на периферии семейных встреч, поскольку его дядя и тетя жили вдали от них, на побережье. До того события он не обращал на нее никакого внимания. У него впервые раскрылись глаза на кузину, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Ей тогда было шестнадцать, и он не мог оторвать взгляда от вполне зрелых форм коренастой малолетки, крепко сбитого, упругого и гибкого тела. Она была дочерью его дяди по матери, но свою внешность унаследовала от его жены — те же светло-русые волосы и такая же покрытая веснушками кожа, щедро позолоченная летним приморским солнцем. Сильвия всегда предпочитала проводить время на улице. Отчаянная, сильная и ловкая, она быстро стала настолько по-женски сексуальной, что ее перестали считать парнем в юбке. Но больше всего Оливеру запомнилась ее фигура: большие круглые упругие груди и, самое главное, мощные ягодицы.

Однажды они отправились на море все вместе, включая младших брата и сестру Оливера и трех постоянно глупо хихикавших сестер Сильвии. Оливер был недоволен, что за ними увязалось столько малышни. Интуиция подсказывала ему, что при общении с Сильвией они будут лишними, но молчала по поводу того, как себя вести, если они останутся с глазу на глаз.

Это случилось, когда все собрались на семейный праздник возле Штуфхузена. Там открытый восточный берег отделялся от заливаемого приливами участка Ваттенмеер узкой песчаной косой, уходившей в Северное море. Для детей это место, окруженное дюнами, отливавшими золотом на фоне безоблачного лазурного неба, было настоящим раем. Волшебное ощущение усиливалось отсутствием взрослых, всегда скорых на то, чтобы сделать замечание.

Кроме того, там находился «запретный объект», идеально подходящий для детей, жаждущих приключений. Дело в том, что на краю пляжа одиноко стоял домик с покрытой латаной-перелатаной крышей. В нем жил «старый нацист» — сварливый старик, чье упорное нежелание общаться с соседями граничило с отшельничеством. По возрасту он вполне мог участвовать в войне и состоять в нацистской партии, но прозвище «старый нацист» закрепилось за ним стараниями одной из сестер Сильвии, подслушавшей как-то разговор родителей, называвших затворника именно так. Для богатой фантазии детей этого оказалось вполне достаточно, чтобы восполнить воображением недостающие детали, объясняющие, в частности, и то, почему он сторонился соседей. Они решили, что здесь он скрывается от охотников за нацистскими преступниками, разыскиваемыми по всему миру: от Швеции до Бразилии. Они представляли, как он сидит в одиночестве и угрюмо разглядывает истертую и потрескавшуюся от времени фотографию Адольфа Гитлера, ожидая, что вот-вот ворвутся израильские агенты, схватят его и отправят на транспортном самолете в Тель-Авив. Старика они в общем-то не боялись: главную опасность представляли его собаки — свирепая немецкая овчарка и доберман, — заставлявшие случайных прохожих обходить таинственный домик стороной.