– Я тут кое-что уже присмотрела, – скромно опустив глазки, сообщила Татьяна Эрнестовна, – ну и вы, конечно, тоже можете воспользоваться.

– Ну а мне, – заторопилась Манечка, то ли услышав, то ли угадав некое движение за дверью, – мне он подарил… Угадайте, что!

– Плюшевого медведя, – сразу сказала Татьяна Эрнестовна.

– Торт со сбитыми сливками, – сказала Ирина Львовна.

– Ха! – гордо возразила Манечка. – А это вы видели? – и она повертела своей пухлой ручкой у них перед носом. На ее запястье красовался очень миленький, изящный серебряный браслетик с висюльками в виде знаков Зодиака.

Но толком полюбоваться браслетиком дамы не успели, потому что дверь директорского кабинета отворилась, и оттуда вышел Карл. Он тихо прикрыл за собой дверь и остановился, глядя на сестер в некоторой задумчивости. Сестры, улыбаясь, поднялись ему навстречу.

– А я знаю, о чем он думает! – заявила Манечка, подходя к Карлу вплотную и требовательно заглядывая ему в глаза. Карл вздрогнул (впрочем, почти незаметно) и вопросительно посмотрел на нее.

– Когда мы видим подобный блеск в глазах у мужчины, – лекторским тоном продолжала знаток и специалист Манечка, – это значит… Нет уж, ты не отворачивайся, все равно мы тебя насквозь видим! Это значит, что он голоден и думает о том, где бы ему пообедать!

Карл перевел дыхание и улыбнулся.

– Ты абсолютно права, – сказал он спокойно, – именно об этом я сейчас и думаю.

– Тогда идем с нами, – сказала Ирина Львовна.

– Прямо сейчас, – сказала Татьяна Эрнестовна.

– И без лишних вопросов, – сказала Манечка, протягивая ему его куртку.

* * *

Около двух часов пополудни Аделаида сидела за своим столом и в очередной раз перечитывала последнюю запись в ежедневнике. Запись была сделана, без сомнения, ее рукой, ее обычным, круглым, аккуратным почерком, но она совершенно не помнила, когда и по какому поводу оставила ее.

Скорее всего, она сделала это сегодня. В промежутке между уроком английского, который она решила посетить вместе с доброй половиной педагогов, и разговором с Карлом.

Возможно и очень вероятно, что эти стихи вдруг вспомнились ей, сами собой всплыли из глубин памяти, под влиянием услышанного Шекспира. И, вернувшись с урока, пройдя сквозь пустынную и тихую (бывает иногда и такое!) приемную в свой кабинет, она раскрыла ежедневник на сегодняшней, наполовину пустой, странице и написала в нем следующие строки:

Как тот актер, который, оробев,

Теряет нить давно знакомой роли,

Как тот безумец, что, впадая в гнев,

В избытке сил теряет силу воли, —

Так я молчу, не зная, что сказать,

Не оттого, что сердце охладело,

Нет, на мои уста кладет печать

Моя любовь, которой нет предела[1].

Да, она написала это, по-видимому, совершенно машинально, под разрываюшийся телефон, под шаги и голоса, вновь зазвучавшие в приемной, отвечая на какие-то вопросы завуча по внеклассной работе и даже подписав чье-то заявление об отпуске за свой счет, собранная, спокойная, доброжелательная, не директор, а сущий ангел во плоти… и никто ничего не заметил, в этом она была совершенно уверена.

А потом появился Карл, и все шумы и лица исчезли. Он плотно прикрыл за собой дверь, и сердце Аделаиды страшно стукнуло.

Ей показалось почему-то, что вот сейчас он подойдет к ней и прочтет то, что написано в ежедневнике, и она лихорадочным жестом захлопнула толстую черную книжицу и сунула ее в ящик стола. Он вежливо попросил разрешения поговорить с ней.

– Да, конечно, профессор, прошу вас! – сказала Аделаида твердым голосом. Он уселся в кресло напротив нее и некоторое время молчал, глядя на нее своими глубокими, темными, цвета штормового моря глазами.

Аделаида, опустив ресницы, считала мгновения этой паузы, и среди прочих мыслей, вихрем проносящихся сейчас в ее голове, светлым бликом проскользнула мысль приятная – любимое лиловое платье и легкий, почти незаметный макияж, который она позволила себе утром, делают ее лет на пять моложе (ну хорошо, не на пять, на три!), – а следом за ней и мысль деловая – ей, как хозяйке, следовало принять инициативу на себя.

Аделаида подняла глаза и улыбнулась.

– И как же вам нравится у нас в школе, профессор? – светским тоном спросила она. Этот простой и легкий вопрос, подразумевающий в ответ дежурный набор ничего не значащих комплиментов, почему-то поверг профессора в недоумение. Карл сдвинул брови, взял со стола Аделаиды автоматический карандаш в прозрачном пластиковом корпусе, повертел его своими длинными пальцами, положил на место, откинулся на спинку кресла и лишь после этого заговорил.

– Не знаю, – сказал он честно, – я многого здесь не понимаю… но очень хотел бы понять! – добавил он доверительно, глядя на изумленную Аделаиду.

– Вы, по-видимому, очень искренний человек, – немного обиженно спросила Аделаида, – всегда говорите то, что думаете?

– Не всегда, – легко возразил Карл, – но с вами я не стал бы лукавить.

Вертевшийся на языке опасный вопрос «почему?» был в последнюю секунду схвачен за кончик хвоста и водворен на место. Аделаиде и без того было не по себе, особенно когда она заметила, что в устремленных на нее темных морских глубинах медленно разгораются золотые искры.

– Что же, – тихо сказала Аделаида, придвигая к себе ближайшую бумагу и делая в ней ненужную пометку, – я была бы рада помочь вам, но…

Умница Карл понял намек совершенно правильно и встал.

– Собственно, – сказал он спокойно, – я как раз хотел попросить вас…

– Да? – дерзнула Аделаида.

– …позволить мне провести завтрашний день рядом с вами.

– Что? – Аделаиде показалось, что она ослышалась.

– Видеть ваши дела, проблемы, заботы… видеть вашу школьную жизнь так, как видите ее вы. Моя просьба может показаться вам несколько необычной, но у нас подобная практика является общепринятой. И в любом случае, когда у вас найдется время посетить мой лицей, я покажу вам его и всю нашу работу во всех подробностях!

Тут Аделаида ощутила, кроме паники от невозможной просьбы немца, еще и укол совести. Директор лицея, профессор, известный, надо полагать, у себя в Цюрихе человек, уже несколько дней у нее в гостях, а она не только не уделяет ему должного внимания, но и ищет всевозможные уважительные причины и оправдания такому своему поведению. И все же просьба его была совершенно невозможная; Аделаида представила себе, как здесь, в его присутствии ей придется разговаривать с Горчаковым-старшим, жаждущим устроить своего непутевого сына в десятый класс… отчитывать Бельскую за постоянные конфликты с родителями… объясняться с не получившими зарплату педагогами… в очередной раз решать с завхозом вопрос о чрезмерных тратах на бытовую химию… и… и… впрочем, и перечисленного было достаточно, чтобы Аделаида, опустив глаза, решительно помотала головой. Когда же она посмотрела на Карла, то увидела, что он уже стоит у двери и держится за ручку.