А в детстве что, лучше было?! Все мои школьные и дворовые друзья разъезжались по пионерским лагерям, и пригласить было некого. До сих пор помню, как мне было грустно и обидно в один такой раз. Папа ездил в командировку в Новороссийск и припер оттуда целый чемодан невиданной тогда в Москве пепси-колы. По какому-то соглашению, непонятно с какого перепугу, в начале семидесятых ее стали производить именно там. В Москве таких напитков не было в принципе. А для десяти-двенадцатилетнего московского сосунка целый чемодан этого вожделенного напитка казался неописуемым сокровищем.

Мы же видели эти буржуазные напитки только в интуристовских фильмах про коварных шпионов и передачах «Международная панорама»! Трудно объяснить сейчас той же самой Веронике, какое наступило брожение умов среди моих приятелей, когда они узнали о целом чемодане неведомой колы! Я скрипел зубами и терпел до дня рождения, чтобы поразить одноклассников. И настал тот сладостный день. Но ко мне никто не пришел. Всех приятелей растащили по отдыхам и дачам. И весь день сидел один и давился этой отравой. Грустно.

Короче, мысленно дурковать я начал еще спозаранку. Выпил за завтраком пятьдесят граммов водки. Причем обосновал это Пастернаком. Ну не могу же я ставить, прямо скажем, антигуманные эксперименты над здоровьем без самооправдания собственного идиотизма. А тут прочитал, что Борис Леонидович постоянно по утрам потреблял по полтинничку для остроты ощущений. Мысли о том, где Пастернак и где я, даже не приходили мне в голову. Да ерунда, как поэта я Мандельштама ценю куда как выше! При чем здесь поэзия вообще?!

Я вынул из дальних ящиков замшелый целлофановый пакет со всякими салфетками, огрызками пачек сигарет, на которых были записаны разные телефоны. Не первой необходимости, а так, на всякий. Набрал номер девушки Иры, хотя какая она девушка-то?! Почти моя ровесница. Учились вместе. В инязе. Когда-то я был наидичайшим образом в нее влюблен. Причем одновременно со своим другом, Серегой, ныне успешным нью-йоркским жителем. Однажды мы, озверев от неизбывной любви, полночи на автобусах, электричках и попутках перлись к ней на дачу. Где-то в Подмосковье. Загорянка, Завалянка… Сейчас и не помню. Зачем мы это делали, тоже не ясно. Хотелось. И когда мы, обезумевшие от пьяности и страсти, наконец добрели до ее халупы и заглянули в уже утреннее окошко, выяснилось, что она там успешно трахается с другим нашим однокурсником. И мы, ошарашенные таким цинизмом, не заходя к ней, потащились обратно в Москву.

Ирки, конечно, не было дома. Кто-то строгим мужским голосом оповестил, что он сын и Ирина Викторовна в командировке. Ох! Ну да, дети то уже взрослые, и сдается мне, что незабвенная Ира, уже давно не девушка, а бабушка…

Ну и чем заняться?! Читать, запрокинув мозг, любимого Геродота в восемьсот пятьдесят первый раз?! Или тупо пить по маленькой, по стопочке, напевая тирлим-бом-бом? Вариант, конечно, но неохота ни того ни другого. Тем более что к вечеру вроде как пригласил Васю Абелюшкина, актера, Игоря Петрова, тоже актера, ну и Веронику, конечно. Какая-то театральная гостиная получается! Ладно. Может, еще кто нарисуется. Маринку Голикову тоже приглашал. На всякий. Отказалась. Говорит, дела. Ну и фиг с ним, с рождением! В смысле не с рождением, а с Голиковой! Первая здравая мысль косокрылой ласточкой скользнула над зияющими туманами моей черепной коробки.

К середине дня я был уже приподнят над суетой и бренным миром, наверное, аршина на полтора! Потом провал, с резким переходом в очередное открытие глаз. За праздничным столом я с удивлением обнаружил не только себя, но и Абелюшкина, Петрова, радостно смеющуюся Веронику. Во как происходит! Вероника с любопытством слушала, как два актера с энтузиазмом морочили друг другу голову кастингами и синопсисами.

– Синопсис – это что-то среднее между синагогой и психушкой?! – обозначил я свое явление в свет и потянулся за рюмкой.

– О, старичок, очнулся, – радостно засверкал зубами Абелюшкин.

– Николай! Хочу поздравить тебя с днем рождения! И пожелать счастья! – Вероника, сверкнув глазами, подняла рюмку.

– Ура-а! – гнусным голоском протянул я и закашлялся.

– Да, да, Коль, старикан, счастья тебе в жизни! – Игорь попытался даже подняться для значимости со стула, но потом махнул рукой.

Зато встал Абелюшкин и проголосил:

– Многие лета! Многие ле-ее-ета-ааа!

Потом мы выпили за родителей такого гениального сына, потом за присутствующих здесь дам, потом за нас, мужиков, потом за Станиславского вообще, потом за Станиславского в частности. Потом за то, что Безруков не актер. Потом за то, что Шилов не художник. Потом за то, что с бардаком надо завязывать. Причем от первого тоста до последнего прошла вечность, ледниковый период. Минут пятнадцать.

Потом зазвонил телефон, и я пошел его слушать в другую комнату. Потому как держать одновременно трубку и рюмку было уже за гранью.

Трубка почему-то вдруг напомнила мне намыленного ребенка из освоенного мною фолианта доктора Спока. Ну, который выскальзывает из рук.

– Але, але…

– Коля, это я.

– Маринк, здорово! А мы тут туда-сюда отмечаем вроде как! Вероника тебе привет передает! Зря ты не приехала, тебя не хватает!

– Я тебя поздравляю. Желаю счастья. Знаешь, я тут у твоего метро, у «Речного вокзала». Можешь минут на десять выйти?

– Да ты чего?! Немедленно заходи! Обижусь, если не зайдешь, смертельно и, ха, навеки!

– Нет, нет! Если сможешь, выйди. А нет, ладно, ничего страшного, я домой поеду.

– Ох ты, господи! Нашла сложности. Ладно, ща буду!

– Коль, ты куда? – заволновалась Вероника.

– Я скоро, Маринка просит к метро подойти. Сюда идти не желает! Слушай, пошли со мной? Заодно проконтролируешь, чтобы я не скопытился по дороге!

Я радостно и суетливо преодолевал парк, растянувшийся перед станцией метро. Вероника топала чуть сзади, иногда корректируя мое туловище для движения в нужном направлении. Ноги периодически предательски запутывались в кроссовках, но я мужественно подгонял их силой мысли.

Стоп. Надо же веник какой сообразить! Типа не совсем же свин! Слева замаячила роскошная клумба. Конечно же! Я быстренько надергал охапку чего-то вроде повзрослевших анютиных глазок и был дико горд собой. Вероника пугливо стреляла глазами в разные стороны. Вокруг никого не было. Две невоспитанно лающие шавки, да еще на скамейке одиноко клевал носом полноватый мужчина, свежевыбритый, в белой рубашке, дорогих черных ботинках и в синих трусах в горошек. Штаны отсутствовали напрочь. Стрематься было некого. И потом это идиотское пиратство в ограблении насаждений придавало мне некоторую возвышенность и целеустремленность. И романтизм. Лет двадцать, а то и больше не занимался этой ерундистикой. Даже приятно!

– Сойдет?

– Блеск!

Маринка уже стояла на границе зелени парка и железобетона магазинов, опоясавших сейчас почти все нецентровые станции метро. Она замахала мне рукой, потом, видимо увидев Веронику, тормознулась и просто стояла ждала.