Стирфорт рывком вытащил из кармана платок и протер лицо.

— Теперь вы понимаете цену войны, — пробормотал он. — И мы не можем себе это позволить. В сколь-нибудь длительной перспективе.

Проезжая сквозь ночь, машина миновала Южный Лондон, переехала через реку и направилась к центру города. Поездка проходила в тишине, если не считать звуков ливня, бьющегося о лобовое стекло, окна, крышу.

Наконец мы миновали Трафальгарскую площадь, свернули на Уайтхолл и остановились перед металлическими надолбами, охраняемыми вооруженным человеком с автоматом на шее. Волосы прилипли к его лбу, форма промокла. Охранник дал знак Барнаби опустить окно.

— Сообщите, по какому делу, — сказал он со всем бескомпромиссным обаянием немецкого пограничного чиновника.

— Меня зовут Барнаби. Это Стирфорт. Мы работаем на мистера Дедлока.

Солдат заглянул в салон машины, потом неловко отступил назад.

— Извините, джентльмены, — сказал он. Потом еще раз, испуганно: — Примите мои искренние извинения.

Барнаби возмущенно пробормотал что-то, поднял окно и направился к самому знаменитому адресу в Англии.

Я думаю, что, наверное, в недоумении тряхнул головой.

— Не может быть, чтобы вы это серьезно.

Стирфорт не смог скрыть горделивую нотку в голосе.

— Добро пожаловать на Даунинг-стрит.

Дом номер десять по Даунинг-стрит напичкан ложными дверями. Дом строился, перестраивался, изменялся, увеличивался, улучшался, переосмыслялся на протяжении многих поколений сонмом архитекторов, жаждущих произвести впечатление; почти все, сделанное одним дизайнером, позднее было целиком и полностью переиначено другим. В результате это место приобрело атмосферу искусственных руин, заполненных никуда не ведущими коридорами, лестницами, изящно извивающимися, чтобы неожиданно исчезнуть, дверями, открывающимися в кирпичные стены. Это место повторов и ловушек, тут мало что является тем, чем кажется, и ничему здесь нельзя доверять.

Стирфорт повел меня внутрь (дверь номера десять постоянно открыта, ручки нет), затем — подлинному, сужающемуся коридору, который, к моему разочарованию, оказался таким же серым и непритязательным, как коридоры в моей прежней конторе. Наконец мы добрались до винтовой лестницы, на стенах здесь висели портреты прежних премьеров, начиная с самого последнего власть имущего, а затем хронологически уходящие назад во времени.

Стирфорт повел меня назад в прошлое. Поначалу я узнавал многих политиков, изображенных на портретах, — мужчин и женщин, которые на моей памяти занимали эту высокую должность, но чем ниже мы спускались, тем старше становились портреты и тем менее узнаваемы их обитатели; по мере продвижения в прошлое одежда на них изменялась от накрахмаленных воротничков и галстуков до напудренных париков и сюртуков, до кружев и жабо, а когда мы достигли нижних пролетов, люди на портретах и вовсе не были похожи на государственных деятелей. В конце ряда были люди в звериных шкурах, они взирали на проходящих из исторической эры, которую я, кажется, вообще не узнавал.

В самом низу лестницы располагалась богатая библиотека, стены были уставлены стеллажами, плотно набитыми книгами, но не такими, какие предполагаешь увидеть здесь, не парламентскими архивами, текстами контрактов и протоколов, а другими, с более тревожными названиями, вроде тех, что я видел в доме деда, хотя и более необычными. В этом помещении висел запах запретного. Я нередко вспоминаю заголовки тек книг, увиденные мною мельком, и меня пробирает дрожь.

Единственное место, не заполненное книгами, было занято портретом какого-то человека Викторианской эпохи в натуральную величину — лицо его еще было молодо, но возраст уже оставил на нем свой безжалостный отпечаток; его темные волосы привольно разметались по воротнику, глаза смотрели с дерзким любопытством. Мне показалось, я узнал эту улыбку. У меня есть некоторые подозрения почему, но даже теперь я бы не хотел ничего утверждать.

Стирфорт подошел к портрету, вытащил металлическую трубку с двумя зубцами, похожую на ту, которой Джаспер проверял деда, и направил ее на картину. Послышался электронный звук, легкий щелчок — и картина отъехала назад. Нет, не картина — теперь я увидел, что это была дверь.

Вспыхнул галогеновый свет, выхватив из темноты стальные двери кабины лифта.

Стирфорт вошел внутрь и позвал меня.

Я, как автомат (спрашивая себя, почему безумие этой жизни больше, кажется, не удивляет меня), сделал то, что мне было сказано.

Стирфорт нажал кнопку, дверь с пневматическим шипением закрылась, и я услышал, как портрет с щелчком встал на свое место. Лифт начал плавно опускаться.

— Есть ли какой-либо смысл спрашивать, куда вы меня везете?

Стирфорт ничего не ответил.

— Стирфорт?

Лифт остановился, двери раздвинулись, Стирфорт вывел меня наружу, и мы оказались в конце еще одного длинного коридора. Два охранника — оба вооруженные — приветствовали нас мрачными кивками.

По обе стороны от нас были стеклянные окна, за которыми находились небольшие комнаты или камеры — мы словно проходили по коридору серпентария в зоопарке. Здесь стояла полная тишина, если не считать звука наших шагов и переминания с ноги на ногу охранников. Я увидел, что в каждой из камер кто-то сидит. Все они были обнаженными. Все они казались больными, но их действия являли собой некие крайности человеческого поведения. Один из них, увидев нас, пришел в ярость и принялся что-то тараторить. Другой принял просительную позу, упершись ладонями в стекло, по его пухлым щекам побежали слезы. Третий, казалось, не замечал нас, приняв позу плода в чреве матери, его рыхлое тело сотрясалось в судорогах отчаяния. Был и один, показавшийся мне странно знакомым. Когда мы проходили, он выпустил густую струю мочи, а потом, присев на корточки, принялся радостно слизывать лужицу.

— По-моему, я его знаю.

Стирфорт хмыкнул.

— Министр здравоохранения. Кажется, предпоследний.

— Вы шутите.

Мы дошли до конца коридора, до последней комнаты, которая, в отличие от остальных, была погружена в полную темноту. Перед ней стоял еще один охранник с автоматом на шее. Он вытаращил на нас глаза — так смотрят социопаты на содержании государства, готовые не только убивать, ни минуты не колеблясь, но еще и с нетерпением ждут такой возможности.

— Мы не собирались показывать вам все это, — тихо сказал Стирфорт. — Но ваш дед не оставил нам выбора. Вы должны войти внутрь.

— А вы не пойдете со мной?

Пауза.

— Прошу вас, — сказал он, и мне показалось, что голос его задрожал.

— Стирфорт, в чем дело?

Здоровяк говорил таким голосом, что мне казалось, он вот-вот разрыдается.

— Люди говорят, что я ничего не боюсь. Но то, что там… — Голос его стал хрипловатым и задрожал, как у алкоголика, который собирается признаться в своих проблемах перед группой поддержки. — Они пугают меня.