– Вот и отлично! – обрадовался Пронин. – А я как раз собирался вечером к вам…

– О Царевой хотели говорить? – спросил Горохов. – Жаль ее, очень жаль, хорошая была девушка. Но ведь вы, вероятно, знаете о результатах вскрытия…

– Знаю, – сказал Пронин. – Но я хотел вообще поговорить…

– Это, конечно, правильно, что запретили говорить об истинной причине смерти, зря тревожить население не стоит, – сказал Горохов. – Но все у нас делают и недоделывают. Цареву похоронили, а в квартире дезинфекцию не произвели. Я к вам, собственно, по этому поводу и пришел. Правда, больше у нас ни одного подозрительного желудочного заболевания нет, и все-таки – неосмотрительность. Дезинфекцию произвести недолго, а на душе станет покойнее…

Горохов долго толковал с Прониным, рассказывал о совхозе, о своей практике, о том, как трудно работать в деревне без врача, и ушел домой, только получив от Пронина обещание добиться у следователя разрешения произвести дезинфекцию.

Ранним утром на полуторатонке, принадлежащей совхозу, Пронин поехал в Липецкое, где находился районный центр, встретился с местным следователем и вместе с ним вернулся в совхоз.

Следователь снял печати и открыл комнату, в которой жила Царева. Пронину захотелось самому осмотреть ее.

Он пробыл там часа два, и следователь, ожидая москвича на крыльце, посмеивался про себя, убежденный в бесцельности этого обыска.

После осмотра они распорядились послать за Гороховым, и фельдшер не замедлил явиться, притащив с собой целую бутыль с формалином.

Втроем они составили опись имущества Царевой, подробно перечислив платья, платки, наволочки, бусы, тетрадки и книжки, письма брата, коробку с пудрой, все вещи, все пустые флаконы из-под духов и одеколона, стоявшие для красоты на тумбочке, – словом, сосчитали и уложили все, вплоть до шпилек и металлических кнопок.

Затем директор прислал в помощь фельдшеру двух работниц – мыть все и чистить, а Пронин и следователь ушли гулять в поле.

Вскоре комната Царевой заблестела чистотой и так запахла формалином, что у всякого зашедшего туда начинала кружиться голова. Вещи Царевой были упакованы и связаны, их взвалили на грузовик, и исследователь попросил Горохова поехать с ним в Липецкое, чтобы там оформить акт об изъятии вещей и дезинфекции квартиры. Пронин, позевывая, с ними распрощался, но, к удивлению Коваленко, не пошел в канцелярию, где ему была приготовлена постель, а заявил, что хочет перед сном побродить еще в окрест­ностях.

Вернулся Пронин в совхоз только на заре. Коваленко слышал из своей комнаты, как его гость осторожно поднимался на крыльцо, но спать он так, должно быть, и не ложился. Не успел утром грузовик въехать во двор совхоза, как Пронин, бодрый и веселый, вышел из дома, поздоровался с вышедшим вслед за ним Коваленко, взял у Горохова копию акта, присланного следователем, мимоходом сказал, что картина всего происшедшего в совхозе ему совершенно ясна, объявил, что ему пора возвращаться в Москву, и попросил отвезти его на станцию.

По широкой, неряшливо подметенной лестнице старого пятиэтажного дома Полторацкий и Виктор поднялись на четвертый этаж, нашли в списке жильцов, наклеенном возле звонка, имя Елизаветы Васильевны Бурцевой и согласно указанию позвонили три раза.

Дверь им открыла сама Елизавета Васильевна, женщина лет сорока, рано начавшая стариться, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами. В полутемной передней она не сразу узнала Полторацкого, сухо спросила, что ему нужно, а когда он себя назвал, краска смущения залила вдруг ее щеки, она заволновалась и торопливо стала приглашать и Полторацкого, и Виктора пройти в комнаты.

Они вошли в обычную московскую комнату, служившую одновременно и столовой, и гостиной, и спальней, заставленную сборной мебелью, где резной дубовый буфет и обитая потертым бархатом кушеточка стояли тесно прижавшись друг к другу, точно в мебельном магазине.

– Нехорошо! Нехорошо, Елизавета Васильевна, забывать старых знакомых, – шутливо сказал Полторацкий, с покряхтываньем присаживаясь к обеденному столу. – Я-то ведь еще помню, как Алексей Семенович упрекал вас в том, что вы ко мне неравнодушны… Зря, видно. – Он взглянул на Виктора. – А это…

– Железнов, – назвал себя Виктор.

– Тоже занимается… бактериологией, – добавил профессор подумав.

– Что вы, Яков Захарович, я вам очень рада, – сказала Бурцева, смущаясь еще больше.

– Ну как вы? Как живете? – полюбопытствовал профессор.

Минут пять расспрашивал он Елизавету Васильевну о ее жизни.

После смерти мужа Бурцева изучила стенографию, служила на крупном машиностроительном заводе, жила вместе со старшей сестрой – та занималась хо­зяйством…

– А мы к вам по делу, – внезапно сказал Полторацкий, прервав расспросы. – Помните, у Алексея Семеновича были всякие там тетради, записи опытов и прочее… Сохранились они у вас?

– Алешины записки? – переспросила Елизавета Васильевна и покраснела еще сильнее. – Как могли вы подумать, что я их… – сказала она с упреком и не договорила. – Как лежало все в столе у Алеши, так и лежит.

– А вы не сердитесь на меня, – смущаясь, сказал профессор. – Я сам все свои бумаги порастерял…

Он сердито посмотрел на Виктора – виновника и этого разговора, и того, что профессору приходилось врать, и решительно сказал:

– Тут у нас некоторые опыты думают повторить. С какой же стати пропадать трудам Алексея Семеновича… Так вот, – попросил он, – не одолжите ли вы мне эти записки на некоторое время?

– Отчего же, – просто согласилась Елизавета Васильевна. – Мне не жалко…

Она вышла в соседнюю комнату, и слышно было, как вполголоса переговаривалась с сестрой, потом зазвенели ключи, слышно было, как выдвигаются ящики, и вдруг Елизавета Васильевна негромко вскрикнула и заговорила с сестрой тревожнее и громче…

Растерянная, вышла она к гостям, следом за ней показалась в дверях и ее сестра.

– Я не понимаю, Яков Захарович… – сказала Бурцева запинаясь. – Ящики стола, где лежали рукописи Алеши, пусты… И Оля говорит – к ним не прикасалась. Никто из нас несколько лет не заглядывал в стол…

Профессор растерянно взглянул на Виктора. Тот встал.

– Вы, может быть, разрешите нам взглянуть? – спросил он.

– Да-да, – поспешно сказала Бурцева. – Я сама хотела вас просить. Прямо что-то непонятное…

Вместе вошли они во вторую комнату. Ящики письменного стола были выдвинуты – в них лежали какие-то книги и письма, раковины, высохший серый краб, но два ящика были пусты. Виктор осмотрел их – стенки покрывал легчайший налет пыли, осмотрел замок – замок был в порядке – никаких следов.

Забывая о своей роли спутника Полторацкого, Виктор принялся расспрашивать женщин, но те, встревоженные и растерянные, сами спешили высказать все свои догадки и предположения.