- Говори, сука! Это твоя подстава? - прокричала я, выворачивая руку еще больше.

- Н-е-ет. То есть да, да. Отпусти… Прости меня! - она взвыла нечеловеческим голосом.

Я отпустила ее и, гордо отвернувшись, отправилась на завтрак. Постепенно женщины стали расходиться. С Марго больше никто не общался.

- Почему она так поступила? - спросила я во время завтрака у Марии.

- Это все Рысь, - объяснила Мария. - Ты ей понравилась, она женщина сильная и справедливая, но относится к так называемым «коблам». Марго - ее «жена». Будь осторожна с Марго. Она еще и не на такое способна.

Прошло несколько дней. Марго стала изгоем. Глаза ее сверкали совсем уже бешеной злобой. Но я была готова постоять за себя. Моя уверенность в собственных силах могла мне дорого обойтись, но тогда я этого еще не понимала…

Рабочий день начался как обычно. Я уже привыкла к работе на «упаковке». Мозоли на руках огрубели, а кожа ладоней и пальцев стала толстой и шершавой. Перед обедом, машинально сворачивая последний тюк, я поймала себя на мысли, что даже не особо устаю, совсем не так, как в первые дни.

Одна из женщин, работавших вместе со мной, произнесла:

- Вон в той кладовке есть швабры. Принеси, пожалуйста, подмести надо этот мусор.

Зайдя в кладовку, я почувствовала, как тяжелая рука закрыла мне рот, и меня потащили в дальний угол. Там стояла Марго и гадко улыбалась, скаля свои ровные, не успевшие еще прийти в негодность на зоне зубы.

- Любви тебе хочется? Да? К Рыси зачем полезла? Сейчас мы тебе устроим «любовь».

Две страшные женщины, одна из которых крепко зажимала мне рот, а другая пыталась стянуть с меня комбинезон, были «коблихами» из другого отряда. Я сопротивлялась как могла, но им все же удалось стянуть с меня робу, затем трусы. Одна из них держала мои ноги разведенными. Марго взяла швабру и подошла ко мне. Я задергалась сильнее, пытаясь укусить руку, зажавшую мне рот.

- Нет, - прошептала Марго и, сломав черенок швабры об коленку, продемонстрировала мне острый конец, ощетинившийся занозами, - вот так лучше. Держите ее крепче.

Тут дверь отворилась, и в кладовую вошла Рысь. Резким прыжком подлетев к Марго, она вырвала швабру у нее из рук. Затем ударом кулака сбила с ног державшую меня коблиху. Мне удалось добраться до ненавистной руки, и мои зубы сомкнулись - я почувствовала хруст костей пальцев. Брызнула кровь, и дикий вопль огласил помещение швейного цеха. «Коблихи», видя такой поворот дела, ретировались. Тогда я повалила Марго на пол и стала бить ее ногами. Рысь пыталась меня оттащить.

Потом я почувствовала, что бьют уже меня. Я упала, и последнее, что видела, перед тем как потеряла сознание, был грязный бетонный пол и валяющаяся на нем Марго.

Темнота. Мокрый, пахнущий плесенью пол. Тело ломит так, что пошевелиться кажется невозможным. «Живучая же ты, Лика», - пронеслось в моей раскалывающейся от боли голове. Мне очень хотелось пить, но подползти к двери и попросить не представлялось реальным. Я только облизнула распухшим языком потрескавшиеся губы и уронила голову на бетонный пол ШИЗО. Мое тело сковал холод. Казалось, он добирался до самых костей. Онемевшие ноги не двигались. «Неужели парализована?» - неприятно заворочались мысли. - «Нет…» - убедилась я, перевернувшись на спину и пошевелив пальцами ног. Я огляделась. Карцер представлял собой маленкую бетонную коробку два на два метра с грязным бетонным полом. Холод стоял невыносимый. Наверное, в морозильной камере мясокомбината теплее, чем здесь. По крайней мере, мне так казалось. Опираясь на руки, я поползла к двери.

- Пи-и-и-ть!

С моих губ срывался лишь хриплый шепот.

Собравшись с силами я крикнула:

- Пи-и-и-и-ть!!

Но опять раздался лишь хрип. Я закашлялась и, стараясь прогнать тошноту и головокружение, вновь легла на пол. Опять подняла голову и, набрав воздуха в легкие, хотела крикнуть, но сознание снова покинуло меня.

Очнулась я от скрежета двери. Надзирательница поставила на пол передо мной металлическую кружку и положила корку хлеба. Едва дотянувшись, я припала к холодному краю кружки и, наслаждаясь прохладной водой, начала пить. Руки не слушались, распухший язык не ворочался, горло словно стискивали клешни. Я выпила все до капли и почувствовала себя лучше. Есть не хотелось. Закрыв глаза, я пролежала так еще несколько часов.

Проснулась от непонятной возни рядом. Прямо перед моим лицом две огромные наглые крысы делили оставленную мной корку хлеба. Они визжали и дрались, пытаясь укусить друг друга. Раньше я закричала бы от ужаса, увидев это, но сейчас лишь спугнула их движением руки и отвернулась.

Так прошло, должно быть, несколько дней. Я потеряла счет времени, не в силах наблюдать в маленьком окошке смену дня и ночи. Так и не привыкнув к ужасному холоду, я сидела на полу, обняв дрожащие колени онемевшими руками, и пыталась согреться. Однажды мне показалось, что я умираю от этого дикого холода, но потом вдруг стало жарко, настолько жарко, что хотелось сорвать с себя одежду. Я поняла, что заболела. Потом опять стало холодно. В бреду мне чудилось, что я прошу маму простить меня и кричу, что убью этого подонка Самошина… Очнулась я в своей кровати в бараке. Женщины уже ушли на работу, надо мной сидела Рысь и заботливо поправляла одеяло. На тумбочке лежали несколько таблеток и стояла кружка с холодной водой.

- Пить, - прошептала я и услышала, как стучат мои зубы о холодную кромку поднесенной к губам эмалированной кружки.

Меня перевели в лазарет. Простуда, полученная в карцере, осложнилась бронхитом, перешедшим в воспаление легких. Я заходилась диким кашлем, которого так боялась. Подозрение, что это может быть туберкулез, усиливало мои опасения. Как человек, знакомый с медициной, я знала, что туберкулез практически неизлечим, тем более тут, на зоне. Сиплые глухие хрипы раздавались в легких при каждом вздохе, как в изношенных порванных мехах старого баяна. Грудь болела, и, лежа на спине, я чувствовала, где именно внутри находится тот орган, который называется легкими. Несколько раз ко мне заходил фельдшер, но, кроме таблеток, аспирина и парацетамола, в его сундучке ничего не было. Кашель с каждым днем становился все тяжелее и тяжелее. Смерть черной тенью ходила совсем рядом. Казалось, ночью она садилась на краешек койки и смотрела на меня пустыми глазницами из-под своего белого капюшона. Выжидала. Ну уж нет! Во мне еще никогда не было такой жажды жизни, как сейчас. Я знала, что мое дело не закончено. Что я должна выжить! Просто обязана выжить, чтобы отомстить ненавистному предателю Самошину.

Мне повезло. Лекарю, ожидавшему привоза лекарств, доставили долгожданный пенициллин, и мое здоровье пошло на поправку.

И вот я снова в бараке. Еще слабая после перенесенной болезни, но закалившаяся морально, начавшая верить в то, что и здесь, в этом жутком мирке, могу за себя постоять. Осознавшая, что самое страшное, что может быть, - это смерть. Но и ей можно противостоять, когда в тебе есть желание жить. И это желание у меня было. Точнее, оно вновь вернулось ко мне.