Эта мысль не давала Залаченко покоя. Он не хотел смерти Нидермана — ведь тот был его сыном. С другой стороны, как это ни прискорбно, Рональду нельзя попадать в руки полиции живым. Он никогда еще не сидел в тюрьме, и Залаченко не мог предугадать, какую реакцию у него вызовут допросы. Залаченко подозревал, что Нидерман, к сожалению, не сможет хранить молчание. Следовательно, лучше, чтобы полицейские его убили. Конечно, Залаченко станет оплакивать сына, но альтернатива еще хуже — иначе ему самому придется провести остаток жизни в тюрьме.

Однако Нидерман в бегах уже сорок восемь часов, и его пока не поймали. Это хорошо. Это говорит о том, что Нидерман в норме, а в таком случае он непобедим.

Беспокоила Залаченко и отдаленная перспектива. Его волновало, сможет ли Нидерман существовать самостоятельно, когда рядом не будет отца, который направлял бы его по жизни. С годами Залаченко заметил, что, если он прекращал давать Нидерману инструкции или ослаблял вожжи и предоставлял ему принимать решения самостоятельно, тот иногда впадал в состояние апатии и нерешительности.

Уже в который раз Залаченко испытывал чувство горечи и стыда из-за того, что сыну свойственны подобные качества. Рональд Нидерман, безусловно, очень одаренный человек, наделенный физическими данными, благодаря которым его все боятся. Кроме того, он отличный и хладнокровный организатор. Проблема в том, что ему не хватает задатков лидера. Кто-нибудь обязательно должен объяснять ему, что надо организовывать.

Однако в данный момент Залаченко не мог помочь сыну — следовало сначала позаботиться о самом себе. А его собственное положение было сложным, пожалуй, сложнее, чем когда-либо.

Сегодняшний визит адвоката Тумассона его не слишком обнадежил. Тумассон специализируется на бизнесе, и при всех его способностях в данном случае на него рассчитывать не стоит.

А еще визит Юнаса Сандберга. Сандберг мог предложить значительно более крепкий спасательный трос, однако этот трос мог обернуться силком. Необходимо правильно разыграть свои карты и взять ситуацию под контроль. Контроль — это все.

И наконец, можно надеяться на собственные силы. В данный момент ему требуется медицинская помощь, однако через пару дней — допустим, через неделю — он поправится. Если вопрос встанет ребром, то рассчитывать, вероятно, можно будет только на себя. Это означает, что ему необходимо исчезнуть прямо из-под носа у кружащей рядом полиции. Для этого потребуются укрытие, новый паспорт и наличные. Всем этим его сможет снабдить Тумассон. Но чтобы иметь силы для побега, надо сперва поправиться.

В час к нему заглянула ночная сестра, но он притворился спящим. Когда она закрыла за собой дверь, Залаченко с большим трудом сел, свесил ноги с кровати и долго сидел неподвижно, проверяя, не кружится ли голова. Потом осторожно поставил левую ногу на пол. К счастью, удар топора пришелся на правую, ранее уже поврежденную, ногу. Он потянулся за протезом, находившимся в шкафчике возле кровати, и прикрепил его к обрубку ноги. Затем встал. Стоя на левой, здоровой ноге, он опустил на пол правую, но, едва он попытался на нее опереться, ногу пронзила страшная боль.

Залаченко стиснул зубы и сделал шаг. Ему не хватало его костылей, но он не сомневался, что больница вскоре его ими снабдит. Опираясь о стену, он доковылял до двери. На это ушло несколько минут, и после каждого шага ему приходилось останавливаться и пережидать, пока боль немного утихнет.

Стоя на одной ноге, он немного приоткрыл дверь и выглянул в коридор, никого не увидел и высунул голову подальше. Слева доносились тихие голоса, и он повернул голову. Комната, где сидели ночные сестры, располагалась метрах в двадцати по другую сторону коридора.

Он повернулся направо и увидел в конце коридора выход.

Еще днем он справился о состоянии Лисбет Саландер — все-таки она приходилась ему дочерью. Персоналу явно были даны инструкции не обсуждать пациентов, и сестра лишь коротко ответила, что состояние пациентки стабильно. Однако при этом она машинально бросила беглый взгляд в левую сторону коридора.

Лисбет Саландер явно находится в какой-то из палат между его собственной палатой и комнатой медсестер.

Залаченко осторожно закрыл дверь, доковылял до кровати и отстегнул протез. Когда он наконец скользнул под одеяло, пот лил с него градом.

Инспектор уголовной полиции Йеркер Хольмберг вернулся в Стокгольм в воскресенье к обеду — усталый, голодный и почти без сил. Он доехал на метро до здания суда, добрался до полицейского управления на Бергсгатан и прошел прямо в кабинет Яна Бублански. Соня Мудиг и Курт Свенссон уже прибыли. Бублански созвал совещание прямо в воскресенье, поскольку знал, что руководитель предварительного следствия Рихард Экстрём занят в это время в другом месте.

— Спасибо, что пришли, — сказал Бублански. — Думаю, нам самое время спокойно поговорить, чтобы попробовать разобраться в этой жуткой истории. Йеркер, у тебя есть какие-нибудь новости?

— Только то, что я уже рассказал по телефону. Залаченко не сдвинулся ни на миллиметр. Он ни в чем не повинен и ничем не может помочь. Только вот…

— Да?

— Соня, ты была права. Он один из самых отвратительных людей, каких мне доводилось встречать. Звучит, конечно, нелепо. Полицейский не должен так выражаться, но в этой его способности все просчитывать кроется нечто зловещее.

— О'кей, — кашлянул Бублански. — Что нам известно? Соня?

Она усмехнулась.

— Этот раунд остался за частными детективами. Я не смогла обнаружить Залаченко ни в одном официальном регистре, в то время как Карл Аксель Бодин родился в сорок втором году в Уддевалле. Его родителями были Марианн и Георг Бодин. Они реально существовали, но погибли в катастрофе в сорок шестом году. Карл Аксель Бодин воспитывался у дяди, в Норвегии. Следовательно, о нем не имеется никаких сведений вплоть до семидесятых годов, когда он вернулся домой, в Швецию. Историю Микаэля Блумквиста о том, что он беглый агент ГРУ из России, проверить, похоже, нельзя, но я склонна верить, что Блумквист прав.

— И что это означает?

— Его явно снабдили фальшивыми документами. И тут не могло обойтись без милостивого согласия властей.

— Значит, СЭПО?

— Блумквист утверждает, что да. Но как именно это проделали, я не знаю. Ведь необходимо было сфальсифицировать свидетельство о рождении и ряд других документов и поместить их в официальные шведские регистры. Я не берусь высказываться о легальности подобных действий. Все, вероятно, зависит от того, кто принимал такое решение. Правда, чтобы сделать это легальным путем, им надо было выйти куда-то на правительственный уровень.

На некоторое время в кабинете Бублански воцарилась тишина — четыре инспектора обдумывали значение услышанного.

— Ладно, — сказал Бублански. — Мы — четверо тупых полицейских. Если тут замешаны члены правительства, вызывать их на допрос я не собираюсь.