Глава 29. Муж объелся груш

— А почему мы не хотели третьего ребенка? — задает Гордей внезапный тихий вопрос.

Хороший вопрос, под которым нет скандалов, разговоров и предложений “а, может, еще за одним пойдем?”.

Мы хорошо обеспечены, проблем со здоровьем у меня не было, осложнений при родах, а сами дети — не проблемные.

Я не зашивалась до изнеможения. У меня были помощницы по дому, няня несколько раз в неделю, бабушки.

Рожай хоть роту, но мы остановились на двух.

А я хотела в юности много детей, но пришла к тому, что о третьем даже не думала, а Гордей не настаивал. И все это я завернула в обертку “мы планировали двух детей”.

— А ты хотел третьего? — спрашиваю я и добавляю еще тише. — От меня.

— Ты опять про Веру?

— Нет, — смотрю на него прямо. — Веры же не было у тебя все эти годы. Хм… Как прозвучало-то, да? Не было веры…

Усмехаюсь.

Мы оба не хотели детей друг от друга. И дело не в том, что мы были плохими мамой или папой. Или дети у нас какие-то не такие получались. Замечательные дети у нас, но к третьему не стремились.

Мы не уставали.

И не было никаких явных проблем.

Но были скрытые, о которых мы не хотели думать. Леву и Яну хотели и ждали, а затем… Мы будто выполнили минимальные требования друг перед другом.

Мы строго следили за защитой, и опять же не было откровенного разговора о контрацепции. Мы оба пришли к этому решению без бесед, сомнений и рассуждений, что мы останавливаемся.

Оно само как-то получилось. Два человека поймали одну волну и поняли, что они не те, с кем стоит рожать третьего ребенка.

— Смысл говорить сейчас об этом? — едва слышно отзываюсь я. — Припозднились мы.

Гордей смотрит в сторону окна, приглаживает волосы и щурится, будто пытается что-то разглядеть в редких облаках.

— А у тебя самой вера-то была? Хотя бы в то, что я могу сам привезти эти блядские мешки с землей? — смотрит на меня. — М?

Я могу сейчас оправдаться тем, что я обратилась с вопросом о грунте для цветов к Вячеславу, потому что он сам любил возиться в саду, но неубедительно.

Совсем неубедительно.

И я помню, что когда я тогда разбитая и помятая спустилась, Гордей сказал:

— Что, опять папа приезжал? Это он привез землю?

Я кивнула, а он скрипнул зубами и проговорил так тихо, чтобы не услышали дети, которые в гостиной играли в приставку:

— В следующий раз позвони мне, Ляль, — прищурился, — это так сложно?

— Да я хотела попросить тебя помочь мне с землей… — попыталась оправдаться.

— Я не про землю, — ответил он мне тогда. — Я про внезапного гостя, который хуй ложил на мои просьбы предупреждать о своем визите.

А что было потом? Я ему ответила:

— Не заводись, Гордей. Он просто привез землю. Я в прошлый раз говорила, что пересаживаю цветы в саду… Он хочет быть полезным.

Вот сижу я сейчас перед Гордеем, бледная, заплаканная и всклокоченная, и хочу вернуться в прошлое и как дать самой себе размашистую и звонкую оплеуху.

А потом закричать. Да так громко, чтобы стекла из окон повылетали.

Идиотка!

— Хотя ты права, — Гордей усмехается, — нет никакого смысла теперь говорить о том, что муж у тебя был чмом, которого не стоит просить о помощи с землей.

— А ты бы ее привез?

— Конечно, моя дорогая, — скалится в нехорошей улыбке, — привез бы, чтобы быть хорошим мужем. В зубах цветы, в руках мешки! — сжимает зубами и гаркает в сторону. — Блять! Сука!

Шагает к столу в намерении его перевернуть, но останавливается, глядя на раскрытый ноутбук. Оборачивается:

— Есть идеи насчет пароля?

— Гордей… Не надо. Я тебя прошу…

— Я его взломаю, Ляль.

— Я не хочу, чтобы ты видел… Если там правда есть еще что-то… — у меня текут слезы.

— Мне нужны ответы.

Он не остановится и будет глух к моим просьбам уничтожить ноутбук, но видеть то, что, возможно, в нем хранится, он не должен.

Ни при каких обстоятельствах.

Одно дело слова, а другое — все узреть собственными глазами и прочувствовать свое бессилие перед мертвым маньяком до самого донышка.

Он — его отец, а я — жена.

— Говори, Ляль, — медленно чеканит Гордей.

— Послушай меня, пожалуйста, — сглатываю болезненный ком. — Тебе потом это не развидеть, Гордей. Позволь мне… Я дам тебе ответы, — протягиваю руку, — дай мне увидеть ответы, если они есть…

Гордей усмехается:

— Нет, — а после лезет в карман за телефоном. — Я сам их должен увидеть.

— Не надо, — всхлипываю я. — Я тебе не солгу.

— Дело не во лжи, — касается экрана и поднимает на меня взгляд. — Или в том, что я тебе не верю, Ляль. Я любил его, он был для меня папой-великаном, который катал на плечах, с которым я сидел здесь, в его кабинете, и играл у его стола.

— Прекрати… прошу…

Так больно, будто в сердце и легкие заливают расплавленное олово.

— Я хочу знать, кем он был на самом деле, — горько усмехается, — и кто на самом деле поднимал бокал шампанского с красивыми пожеланиями на нашей свадьбе. И в чьи глаза я смотрел, когда он умирал, — прикладывает телефон к уху. — Это мое право. Право, как его сына.

— Но как муж, Гордей… — у меня дрожит нижняя челюсть.

Какая глупая попытка его остановить, учитывая, что я видела в нем лишь картинку мужа, но не воспринимала его тем, к кому стоит прислушаться.

— Как и муж тоже должен все увидеть и понять, — на лице растягивается злая ухмылка. — Как муж, который объелся груш.

Глава 30. Это было легко

— Гордей, — я встаю и делаю шаг к столу. — Я заберу его, и уничтожу…

— Вернись на место, — рычит он и прячет телефон. — Будь добра…

Если я его раньше не слушала, то вряд ли буду сейчас это делать. Гордей прищуривается, когда я неуверенно кошусь на него.

— Вернись на место, Ляль.

А я ведь ко всему прочему еще подумывала,