И вдруг осознала, что это несет лишь облегчение.

— Волнуешься? — спросила Софи, встретившись с Элис взглядом в роскошно обрамленном зеркале.

— Все в порядке, — ответила Элис и попыталась сдержать улыбку.

— Странно будет делить дом на троих?

— Ты имеешь в виду Седрика? Нет, конечно! Он всегда был мне другом, поэтому замечательно, что у них с Гестом хорошие отношения. Я мало кого знаю из круга Геста и очень рада, что в новой жизни рядом со мной будет старый друг.

Софи пристально посмотрела ей в глаза. Как показалось Элис, с удивлением.

Наклонив голову к подруге, Софи сказала:

— Ну, ты всегда все делала хорошо! Думаю, что мой брат будет счастлив иметь такого товарища, каким ты ему всегда была! А я вряд ли сделаю тебя красивей, чем ты сейчас. Ты выглядишь такой счастливой. Ты и вправду счастлива?

— Да, так и есть, — уверила ее Элис.

— Тогда я ухожу, желаю всего наилучшего. Спокойной ночи, Элис.

— Спокойной ночи, Софи.

Оставшись одна, Элис села перед зеркалом. Взяла щетку и еще раз провела ею по своим темно-рыжим волосам. Эта женщина в кружевном пеньюаре ей едва знакома. Все-таки мать напудрила ее весьма искусно — веснушки почти не видны, и не только на лице, но и на груди и плечах. Элис подумала, что ей остался один шаг до той жизни, которую она даже не могла вообразить с тех пор, как перестала быть мечтательным ребенком. Внизу музыканты играли последнюю песню с пожеланиями спокойной ночи. Окно в спальне было открыто. Элис слышала, как разъезжаются гости. Она пыталась набраться терпения — ведь Гест должен оставаться внизу, пока не проводит всех. Наконец она услышала, как в последний раз хлопнула дверь и ее родители пожелали доброй ночи отцу Геста. Ну вот, все ушли, Элис была в этом уверена. Она вновь спрыснула себя духами. Отъехали две кареты. Элис задула половину ароматических свечей, и комната погрузилась в сумрак. Внизу все затихло. В спальне, освещенной свечами, полной благоухающих цветов в изысканных вазах, новобрачная ждала своего мужа. Ждала с сильно бьющимся сердцем, прислушиваясь, когда же прозвучат на лестнице его шаги.

Она ждала. Ночь становилась все темнее. И холоднее. Элис накинула мягкую шаль и пересела в кресло у очага.

Смолк стрекот вечерних насекомых. Крикнула одинокая ночная птица. Ожидание сменилось беспокойством, беспокойство — тревогой, а потом и недоумением. Пламя в очаге угасало. Элис подбросила еще полено, задула свечи в извилистых серебряных канделябрах и зажгла другие. Она сидела, подогнув ноги, в мягком кресле у очага и ждала, когда придет ее жених, чтобы предъявить свои права на нее.

Когда полились слезы, Элис не смогла сдержать их. Когда они иссякли, скрыть их следы на напудренном лице не удалось. Поэтому она смыла всю маскировку, посмотрела на свое настоящее лицо в зеркале и спросила себя: как она могла оказаться такой дурой? Гест с самого начала ясно изложил свои условия. Это она выдумала глупую сказку о любви и укутала ею холодную железную решетку их сделки. Его не за что винить. Виновата только она сама.

Ей следовало просто раздеться и лечь в постель.

Вместо этого она снова села у огня и смотрела, как пламя пожирает полено и затухает.

Далеко за полночь, уже при проблесках утра, когда догорала последняя свеча, пришел ее муж. Пьяный. Волосы всклокочены, шаг нетвердый, ворот нараспашку. Он удивился, что она ждет его у догорающего огня. Окинул Элис взглядом, и она вдруг застеснялась того, что он видит ее в девственно-белой ночной рубашке с искусной вышивкой. Его губы дернулись, и она увидела на миг, как блеснули его зубы. Затем он отвернулся и невнятно проговорил:

— Что ж, тогда приступим.

Он не подошел к ней. Направился к кровати, раздеваясь на ходу. Жакет и рубашка упали на толстый ковер, а он остановился у четырех еще горевших свечей и разом задул их все. Стало темно. Элис ощутила сильный запах крепкого спиртного.

Она слышала, как скрипнула под его телом кровать. Раздался глухой удар, потом еще один — он скинул ботинки на пол. Шорох ткани подсказал, что следом отправились брюки. Постель просела, когда он навзничь упал на нее. Элис не двинулась с места, застыв от потрясения, смешанного со страхом. Все ее радостные предвкушения, все ее глупые романтические мечтания исчезли. Она вслушивалась в его дыхание. Потом он заговорил, и в голосе его слышалось мрачное веселье:

— Нам обоим будет удобнее, если ты тоже ляжешь в постель.

Кое-как она встала с кресла и подошла к нему, удивляясь про себя, зачем она это делает. Может быть, ее ожидания были неоправданно завышены из-за недостатка опыта в таких делах? Отойти от очага было все равно что броситься в холодную реку. Она подошла к кровати. Он не сказал ей ни слова. В комнате было темно, он не мог ее видеть. Спустя некоторое время Гест вяло бросил:

— Если мы собираемся с этим закончить, то тебе придется раздеться и лечь в постель.

Ее пеньюар спереди был весь на бантиках. Пока она развязывала их, разочарование становилось все горче. Какая она все-таки была дура — дразнила себя мыслями о том, как его пальцы развяжут каждый бантик по очереди. Что за глупые надежды она питала, надевая это облачение, — а всего-то несколько часов назад оно казалось ей таким женственным и соблазнительным. Она выбрала дурацкую одежду и пыталась играть роль, которой никогда не соответствовала. Конечно, думала Элис, Гест это понял. Такая, как она, не имеет права на все эти шелка и ленты. Для нее нет ни романтических чувств, ни даже похоти. С его стороны это обязанность. Ничего больше. Она вздохнула и уронила пеньюар с плеч на пол, откинула покрывала и легла на своей стороне кровати. Она ощутила, что Гест повернулся к ней лицом.

— Ну, — сказал он, дыша ей в лицо винными парами. — Ну…

Он вздохнул и тут же набрал в грудь воздуха.

— Ты готова?

— Кажется, да, — сумела ответить она.

Он подвинулся ближе. Она повернулась к нему и замерла, вдруг испугавшись его прикосновения. Ей было стыдно, что, несмотря на страх, она ощутила и теплоту. Страх и желание. Она с отвращением вспомнила двух своих приятельниц, которые без конца рассуждали, что калсидийские налетчики могут их изнасиловать. Элис было ясно видно: эта опасность их и страшит, и приятно возбуждает. Тупицы, думала она тогда, они фантазируют о разврате и насилии.

И вот теперь, когда рука Геста легла ей на бедро, она невольно вздохнула. Доселе ни один мужчина не касался ее обнаженного тела. Мысль об этом заставила ее вздрогнуть. Его хватка стала крепче, пальцы впились в тело, подтягивая ее ближе, и она тихо вскрикнула от страха. Элис слыхала, что в первый раз может быть больно, но не боялась, что ее муж будет груб с ней. До этого момента не боялась.

Гест коротко хмыкнул, как будто вдруг обнаружил что-то приятное.

— Не так уж и трудно, — пробормотал он. (А может быть, «не так уж и дурно».)

Элис не успела подумать, что бы это значило, как он внезапно перевернул ее на спину и взгромоздился сверху. Всунул ей колено между бедер и раздвинул ноги.