– Давай пока я понесу этот ящик, дружище? – предложил Варан.

– Я справлюсь, – вновь насупился Кол.

Он встал, напрягшись, закинул на спину завязанный в плотную ткань куб, поморщившись, когда острые грани впились в тело.

– Пойдёмте, что ли? – и, не ожидая остальных, двинулся вперёд.

– Судя по плану Шеара, – спустя некоторое время проговорил Каладиус, нарушив договор о молчании. – Не слишком далеко отсюда находятся стены древней Академии. На плане указано также хранилище Академии. Думаю, что артефакт может быть там.

Остальные промолчали. Никто даже не кивнул в знак того, что поняли. Сейчас путешественники совсем не походили на компанию друзей. Скорее это походило на группу каторжников, которых ведут к руднику, где те будут в трудах и беспросветности коротать остаток века. Разве что Мэйлинн, казалось, не подвергалась столь мощному ментальному прессингу. Она казалась уставшей и опечаленной, но злости и раздражения в её взгляде не было.

– Вы заметили, дорогая, что заклятие Головы Шуанна на вас, похоже, не действует? – обратил на это внимание и Каладиус.

– Да, возможно, – чуть растерянно ответила лирра. – А почему так?

– Возможно, вас защищает амулет, – после того, как Мэйлинн уничтожила свой защитный амулет, Каладиус вернул ей тот, что он сделал в своём дворце. – Либо артефакт просто не действует на лирр. А может у него просто нет власти над искателем Башни. Кто знает, может и Биалл Пивилийский не ощущал его воздействия.

– Башня, Башня… – вновь совершенно внезапно взъярился Кол. – Мы все тут рискуем своими жизнями, чтобы Мэйлинн нашла эту свою дурацкую Башню! Зачем, почему – этого никто не объяснит! Она и сама не знает, зачем она её ищет. Какие ответы она хочет получить?

– Эй, если помнишь, ты сам согласился сопровождать Мэйлинн! – тут же вскинулся Бин.

– И чего? Теперь подыхать тут всем, что ли? – злой огонь бился в глазах Кола. Он вновь остановился, и вновь довольно грубо бросил тяжёлый куб на землю. – А подумай-ка вот о чём, дружок. Если перед нашей святой Мэйлинн встанет вопрос – отказаться от поисков Башни или пожертвовать кем-то из нас? А? Как думаешь, что она выберет?

– Заткнись, Кол! – вскричал Бин, яростно сжимая кулаки.

– Вы поглядите на него! – искусственно рассмеялся Кол. – Думаешь, нацепил эти блестящие жестянки, и тут же стал рыцарем? Ещё раз прикажешь мне заткнуться, и я вколочу тебе эти слова обратно в глотку!

– Попробуй, и будешь иметь дело со мной! – прошипел Варан, направляя острие меча в сторону легионера.

– Ещё один благородный выискался! – оскаленные зубы Кола хищно сверкнули. – Давно ли сам мало чем отличался от обычного разбойника?

– Да замолчите вы!!! – слёзы катились по щекам Мэйлинн. – Вы что – не видите, что это что-то говорит вместо вас, стравливая вас друг с другом? – все действительно замолчали, но продолжали прожигать друг друга взглядами, исполненными ненависти. – Кол! – воззвала лирра к легионеру. – Это же я – Мэйлинн! Мы с тобой шли сюда от самого Латиона, делили хлеб и кров… Ты вёз меня, бесчувственную, многие лиги, терпя страдания. Я люблю тебя… как брата, и никогда бы не пожертвовала тобой! Не воздвигли ещё такую Башню, которая бы стояла в моих глазах выше тебя!

Словно какая-то пелена спала со взгляда Кола. Он даже заморгал часто, так, словно только что очнулся.

– Прости меня, девочка моя, – едва сдерживая слёзы, пробормотал он. – Да как я мог вообще такое ляпнуть? Да пусть я тут же замертво упаду, ежели хоть на секунду мог подумать такое! Да я за тебя всю свою кровь отдам, по капельке, и при этом буду ещё и улыбаться! – теперь Кол плакал, не таясь. – И вы простите, друзья! Сам не знаю, что на меня нашло!

– Зато я знаю, – озабоченно ответил Каладиус. – Уверен, что это – проделки этой самой Головы! Ну хоть одно радует – значит, она всё-таки здесь.

– А мне вот как будто легче стало! – лицо Варана и впрямь прояснилось. – Как будто что-то давило на виски, а теперь отступило.

– И у меня такое же ощущение! – подтвердил Бин. – И злость вся куда-то делась…

– Возможно, это было испытание Головы Шуанна, – задумчиво произнёс маг. – И, надеюсь, мы его выдержали.

– И что – много ещё у него осталось таких испытаний? – осведомился Бин.

– Скоро узнаем… – посулил маг.

***

Где-то снова капала вода. Снега зимой было много, вот теперь он таял, и где-то подтекала крыша. Увы, Бин был слишком стар, чтобы счищать снег с крыши вовремя.

Пахло несвежим бельём, потом и мочой. С тех пор, как Бина вновь хватил удар, он уже больше не поднимался с постели. Тело больше его не слушалось, поэтому мочился он теперь непроизвольно, даже не замечая этого. Очевидно, обмочился и в этот раз, с беспомощной досадой подумалось Бину. Но поделать он ничего не мог. Мог лишь лежать и слушать, как стучат капли воды по гнилому полу.

На лестнице послышались шаги. Её шаги. Их он узнавал всегда, с тех самых пор, как они познакомились уже больше сорока лет назад, ведь они оставались неизменными всё это время. А вот его шаг изменился очень сильно – сначала стал грузнее, затем появилось шаркающее подволакивание, походка сделалась семенящей, неуверенной. Последние три года Бин почти не ходил. Когда случился первый удар, он почти полгода пролежал, не вставая. Арионн миловал – постепенно паралич почти прошёл, и господин Танисти, как называли его в лицо, или старый Танисти, как называли его за глаза, снова смог встать с постели и ходить, опираясь на узловатую палку. Тогда он ещё мог позволить себе спуститься на улицу, чтобы часами сидеть, греясь на солнышке, пока не придёт она.

Однако, несколько месяцев назад случился второй удар, и Бин чувствовал нутром, что после него он уже не встанет. Ясное ощущение того, что его жизнь по эту сторону Белого моста подходит к концу, уже не покидала больного, измученного старика. Теперь лишь и оставалось, что вспоминать прожитую жизнь.

Прожитую совсем не так, как ему мечталось. Точнее, поначалу казалось, что самые невероятные мечты его сбылись. Мэйлинн каким-то чудом полюбила непутёвого юношу, полюбила всем сердцем и связала с ним жизнь. Первые несколько лет Бин был на вершине блаженства. Но затем…

В какой-то момент Бин понял, что стареет. Понял это с пронизывающей очевидностью, словно ушат ледяной воды пролили за шиворот. Он видел это в мутных отражениях медных зеркал, в зыбкой поверхности воды в ведре, стоящем у входа, в неверном отражении окна. Это было так очевидно для него, так бросалось в глаза, что самой большой мукой для Бина стало то, что он не мог прочесть этого в глазах Мэйлинн. Лирра словно ничего не замечала, и это ранило больнее всего. Если она действительно не видела его увядания, то это очень походило на предательство с его стороны. Если же видела, но не подавала виду, то это уже представлялось её предательством.

Бин мучился, но не смел задать вопроса. Он лишь искательно вглядывался в её прекрасные огромные глаза, но всё равно не видел в них ничего, кроме беззаветной любви. С тех пор жизнь Бина резко изменилась. Из неё, словно из прохудившегося меха, медленно, но неотвратимо утекла вся радость. Сперва Бин мучил лишь себя, но вскоре стал мучить и её. Но на все его злые выпады Мэйлинн отвечала всё тем же тихим и любящим взглядом. И взгляд этот Бин больше не мог выносить.