и найти ответы, которые помогут нам выиграть эту войну, — сказал Вошер. — Венера в ретрограде — это также идеальное время для размышлений о любви прошлого, об ошибках, которые мы совершили в отношениях, и это шанс для возрождения. Время начинать все заново в сердечных делах. В качестве дополнительного бонуса, мы все почувствуем себя немного возбужденными, — он громко рассмеялся, сделав выпад глубже и заставив свои брюки еще сильнее натянуться в промежности, так что мы могли видеть четкие очертания его члена и яиц.

— Клянусь звездами. — Калеб поднялся на ноги и посмотрел на меня. — Давай вместе напьемся.

Я уже кивал, возбуждение бурлило в моей груди, потому что, черт возьми, после всего, что было, все, чего я хотел, это погрузиться в забвение и забыть о всех наших проблемах.

— Да, да, да. — Я прыгнул вперед, вылизывая его щеку и заливаясь лаем.

Он взъерошил мои волосы, ухмыляясь мне. — Хороший мальчик, — поддразнил он, и либо Венера уже забавлялась со мной, либо я просто стал слишком возбужденным из-за своего лучшего друга, так как мой член исполнил счастливый танец в моих штанах.

— Неси меня. — Я запрыгнул ему на спину, и он обвил мои ноги вокруг своей талии, прежде чем перепрыгнуть через перила балкона.

Мы с визгом полетели к земле, и я выбросил ладонь, выбрасывая воздух под ноги Калеба, чтобы он пролетел над головой Вошера, и он радостно вскрикнул, когда мы оставили позади нашего занудного профессора.

Мы быстро пронеслись по острову, пролетев над головами группы повстанцев, сражавшихся на тренировочной арене, затем промчались мимо огромного гнезда в форме сокола, которое строили Леон и его семья, что помогло Габриэлю отвлечься и не видеть ничего, кроме этой причудливой кучи веток. То есть, веток — это еще мягко сказано. Это было гнездо, которое должно было править всеми другими гнездами, и я догадался, что для гарпии такое дерьмо было практически порнографией, так что рад за него.

Мое нутро дернулось, а разум вернулся к тому моменту, когда я увидел Лавинию в ее ужасном гнезде теней, рождающую на свет это отвратительное теневое отродье, откусывая голову какого-то бедного ублюдка.

Я плотнее прижался к Калебу, пытаясь отогнать воспоминания, но они продолжали настигать меня, как та демоническая вагина. Она хотела втянуть меня в себя и не выпускать. Она словно наметила меня для своей следующей трапезы, эта зияющая дыра думала обо мне сейчас, желая поглотить меня в небытие.

Нет, нет, нет, я не могу вот так умереть в лапах чудовищного влагалища.

— Сет, ты меня душишь, — прохрипел Калеб, и я понял, что моя рука сомкнулась на его шее.

Я ослабил хватку, сосредоточившись на алкоголе, к которому мы направлялись, гадая, сколько мне придется выпить, чтобы забыть об ужасной дырке Лавинии.

Мы прибыли на пляж, где уже вовсю шла вечеринка, и я спрыгнул вниз, пробежался по песку и схватил бутылку рома из ящика с яблоками, который кто-то там оставил. Вероятно, этот кто-то крикнул «эй!», когда я убегал с его ромом, но такова жизнь.

Я заметил Джеральдину в воде, обнаженную, лицом к горизонту, исполняющую какой-то странный танец, который группа повстанцев, включая Джастина Мастерса, исполняла вместе с ней.

— Максу это не понравится, — указал я на нее бутылкой рома, возвращаясь к Калебу.

— Не похоже, что он сейчас здесь. — Калеб огляделся вокруг, а я откупорил бутылку рома, гадая, куда подевался Макс — в последний раз, когда я его видел, казалось, что они с Джеральдиной собираются заняться сексом, но вот она здесь, голая, как рассвет, а его нигде не видно.

Я сделал долгий, долгий глоток из украденной бутылки, безмолвно умоляя ее успокоить вихрь чахнущей/демонической вагины/горести, который засорял мой разум. Выпивка жгла, как сука, и я уже почти опустошил бутылку, когда Калеб обернулся и выхватил ее у меня.

— Притормози, засранец, — сказал он, делая глоток, и тогда моя голова поплыла.

— Эй, Хэдли! — позвал Калеб, заметив своего брата, сидящего у костра, играющего с пламенем и создающего из него различные фигуры с помощью своей магии. Напротив него сидели мой младший брат Грейсон и сестра Афина.

Брат Калеба вскочил на ноги и направился от костра к нам, смахнув с глаз темную прядь волос, и с таким недовольным видом, словно ему в задницу воткнули вилы, как только он присоединился к нам.

— Что с тобой? — спросил Калеб.

— Афина ведет себя как сука. Опять. Ничего нового, — сказал он.

— Следи за своим языком, или я его вырву, — прорычал я, встав перед ним.

Хэдли вздохнул, выглядя так, будто он действительно подумывает о том, чтобы взять меня на мушку, и как бы мне не хотелось выбить все дерьмо из младшего брата Кэла, я был более чем готов это сделать, если он не перестанет быть засранцем по отношению к моей сестре.

— Ладно, — сухо сказала Хэдли. — Афина ведет себя как самка собаки.

— Так-то лучше, — я шагнул вперед, чтобы погладить его по голове, но он с рычанием отбросил мою руку. Злобный маленький Вампир, таким он и был. Он не был похож на расслабленного Калеба; он всегда был напряжен, как будто собирался укусить. — Играй хорошо, или тебе вообще не разрешат с ней играть.

Хэдли закатил на меня глаза, но больше ничего не сказал, и я пронесся мимо него, оставив его с Калебом, и вприпрыжку направился к брату и сестре. Я столкнулся с ними, сбив обоих с бревна, на котором они сидели, и прижав их к своей груди.

— Аргх, Сет, — прорычала Афина, пытаясь вырваться, но Грейсон рассмеялся и прижался ко мне. Клянусь, у Афины был наименее волчий характер в моей семье, половину времени ее приходилось заставлять обниматься, но в конце концов она всегда уступала. Она боролась со своей потребностью в объятиях, но всем нужны объятия.

Я прижался к ним обоим, удерживая их и напоминая, что я их старший брат и Альфа, так что если я хочу обняться, то я это сделаю.

Когда я наконец отпустил их, Афина надулась, оглядываясь по сторонам, словно беспокоясь, что я повредил ее драгоценную репутацию.

— В чем дело, щеночек? — я постучал костяшками пальцев по ее щеке, и она отбила мою руку.

— Она злится на Хэдли, — ввел меня в курс дела Грейсон. — Потому что она любит его.

— Заткнись. — Афина вскинула кулак и с рычанием врезала им по руке своего близнеца. — Я не люблю его, я его презираю. Он как блоха, которая не хочет умирать.

— Афина, — огрызнулся я. — Не говори так. Ты же не хочешь,