и потеря общей идеи (в это царствование от реформ). Всё врознь“ (XVI, 50). Четко формулируется эта оценка в августовской разработке одного из диалогов между героями в качестве основной темы: „Недостаток обшей, руководящей идеи, затронувшей все образования и все развития <…> Потеряна эта связь, эта руководящая нить…“ (XVI, 68). И почти к этому же времени относится запись: „Вся идея романа — это провести, что теперь беспорядок всеобщий <…> в обществе, в делах его, в руководящих идеях (которых по тому самому нет)“ (XVI, 80). Следует отметить также, что об отсутствии „руководящей великой идеи“ говорится еще в черновиках к „Бесам“ (см.: XI, 110). Но существенно то, что в 1870 г. она высказывается Кармазиновым в разговоре с младшим Верховенским и в отличие от периода „Подростка“ не может рассматриваться как выражение идейно-эстетического кредо Достоевского.

Соотнося искания героя романа с философской интерпретацией действительности, характерной для периода подведения итогов первого пореформенного десятилетия, Достоевский пишет в августе 1874 г.: „Он ищет руководящую нить поведения, добра и зла, чего нет в нашем обществе, этого жаждет он, ищет чутьем, и в этом цель романа“ (XVI, 71)

2

Понятие „беспорядок“ употребляется Достоевским и в „Идиоте“, и в „Бесах“. Русская историческая действительность 60-х годов узаконивает „бесправильность, отрицание долга <…> бесстрашие перед преступлением, эгоизм“ (XVI, 53). В „Подростке“ понятие „беспорядок“ вносится Версиловым в сознание Аркадия еще в период оформления замысла (XVI, 101). В это время слово „беспорядок“ — и один из возможных вариантов заглавия романа.

В первых набросках к роману намечаются темы, разработка которых содержит в себе максимальные возможности для реализации намеченной идеи. Основной сюжетный контур целого ряда тем — „случайное семейство“ (тот же контур ощутим уже в „Игроке“ и „Идиоте“): мать, вышедшая вторично замуж, сведенные дети, их страдания; зло, смерть матери и протест детей; добро, боец за правду, его одиночество. С представлением о нем соотносится образ школьного учителя, возникающий рядом с протестующими и уходящими из семьи детьми. Он сам „взрослый ребенок и лишь проникнут сильнейшим живым и страдальческим чувством любви к детям“ (XVI, 6). Разница между ним и детьми лишь в жизненном опыте и степени выстраданности права на соучастие. Одновременно в связи с идеями коммунизма, которые проповедует герой, возникает тема „искушения дьявола“. В своих истоках образ школьного учителя восходит и к князю Мышкину — „положительно прекрасному человеку“, — и к „идеальному учителю“ — герою неосуществленного замысла „Зависть“. Причастен он отдельными гранями своей личности (ОН и дети) и к будущему Алеше Карамазову.

Одновременно возникает образ „замученного ребенка“. Смерть его ассоциируется у Достоевского с финалом возможной фантастической поэмы-романа: „…будущее общество, коммуна, восстание в Париже, победа, 200 миллионов голов, страшные язвы, разврат, истребление искусств, библиотек, замученный ребенок. Споры, беззаконие. Смерть“ (XVI, 5).[164] Мелькает фигура застрелившегося человека. Рядом с ним — то „бес вроде Фауста“, то молодой человек, прежний товарищ.

Все эти наброски уже в начальный период работы подчиняются главенствующей мысли: „РОМАН О ДЕТЯХ, ЕДИНСТВЕННО О ДЕТЯХ, И О ГЕРОЕ-РЕБЕНКЕ“ (XVI, 5). Это намерение настолько овладевает воображением Достоевского, что весной 1874 г. он обращается к А. Ф. Кони с просьбой познакомить его с арестантским отделением малолетних в тюремном замке.[165] Его просьба имела реальные причины. 12 апреля в записной тетради сделана следующая запись: „Заговор детей составить свою детскую империю. Споры детей о республике и монархии. Дети заводят сношения с детьми-преступниками в тюремном замке. Дети — поджигатели и губители поездов. Дети обращают черта. Дети — развратники и атеисты. Ламберт. Andrieux“ (XVI, 6).

24 марта 1874 г. в подготовительных материалах к роману упоминается воспитатель малолетних преступников Гасабов. За три дня до указанной даты в „С.-Петербургских ведомостях“ от 21 марта была напечатана большая статья Е. И. Гасабова „Из записок воспитателя малолетних преступников“, в которой описывался повседневный быт детей в тюремном замке, анализировались характеры малолетних преступников и говорилось о роли воспитателя в определении судьбы этих детей.

Давая сжатые зарисовки различных типов „детей-арестантов“, „детей-преступников“ и говоря о причинах их заключения в тюремный замок (подробнее об этом см.: XVII, 266–267), Гасабов упоминает об одном „питомце“, помещенном в тюремный замок за „кражу бриллиантов“. Именно мотив необоснованного обвинения Подростка в краже бриллиантов проходит через все подготовительные материалы, трансформируясь уже на последней стадии работы в обвинение в краже денег на рулетке у Зерщикова.

Новый период в работе над замыслом знаменуется появлением „хищного типа“.[166] „ОН“ организует весь материал набросков. Все действующие лица с ним соотносятся. Все события призваны показать разные ипостаси его личности. Рождению этого образа способствовала полемика Достоевского с рецензией В. Г. Авсеенко на роман Е. Салиаса „Пугачевцы“.[167] Противопоставляя свое принципиальное несогласие с философской трактовкой „хищного типа“ в романе Салиаса и анализом этого типа в рецензии Авсеенко, Достоевский пишет: „…у полнейшего хищника было бы даже и раскаяние, и все-таки продолжение всех грехов и страстей. Не понимают они хищного типа. NB. Иметь в виду настоящий хищный тип в моем романе 1875 года. Это будет уже настоящий героический тип, выше публики и ее живой жизни <…> Страстность и огромная широкость. Самая подлая грубость с самым утонченным великодушием. И между тем, тем и сила этот характер, что эту бесконечную широкость преудобно выносит, так что ищет, наконец, груза и не находит. И обаятелен, и отвратителен (красный жучок, Ставрогин)“ (XVI, 7). 4 мая делается запись: „Думать о хищном типе“, и с этого дня начинается регулярная работа над романом. „Хищный тип“ погружается в атмосферу действия. Он сносит пощечину, втайне мстит, выносит сильные впечатления, вступает в отношения с Княгиней. Атеизм определяется как главная сущность его характера. Фиксируется мысль о каком-то процессе, возле которого можно „попитаться“. Мелькают действующие лица: Княгиня, Князь, „подлячишка“ Жеромский, адвокат, „молодой человек (NB. Великий грешник)“, который после целого ряда падений вдруг поднимается духом и достигает высших пределов в своем нравственном развитии, наконец — Ламберт.

В Эмсе, куда Достоевский приезжает 12(24) июня, продолжается разработка характера „хищного типа“. Уясняется его „широкость“, позволяющая вести две деятельности одновременно. Одна из них олицетворяет добро, другая — зло в его крайних проявлениях (ложь, разврат, преступление). Это — в сфере его общений с другими. Чем определяется полярность характера его поступков? Свободен ли он в их выборе? Оказывается, что наедине с собой он смотрит на совершаемое им „с высокомерием и унынием“ (XVI, 8). Его широкость не есть свобода. „Уныние“ — следствие отчаяния и обреченности на эту двойственность поступков. „Высокомерие“ — противостояние этой обреченности. Со страстью