Но к этому времени Моделю удалось доукомплектовать войсками «Западный вал», и сопротивление немцев возросло. Союзники теперь сильно сожалели, что из-за кризиса в снабжении войск в начале сентября они остановились прямо перед валом. Офицер штаба Первой армии отметил: «В сентябре я смог бы, наверное, гулять там с дочкой и собакой». Теперь же союзников встретили укрепления, выкопанные жителями на принудительных работах, дома, превращенные в доты и бетонные бункеры со стальными дверями. Для ведения боевых действий туда были переброшены танки «шерман», использовавшие бронебойные снаряды. Как только американские пехотинцы зачищали бункер гранатами, а иногда и огнеметами, они вызывали саперов, и те заваривали двери кислородно-ацетиленовыми горелками, чтобы немцы не смогли снова его занять.

12 октября Ходжес предъявил немецкому командованию ультиматум о безоговорочной капитуляции, пригрозив в противном случае сровнять Аахен с землей артобстрелом и бомбардировками. Беженцы рассказали американским офицерам, что от 5 до 10 тыс. мирных жителей отказались покинуть город, невзирая на приказы местного руководства нацистской партии. Гитлер объявил, что столицу Карла Великого и германских императоров будут защищать до последнего. Первая армия Ходжеса окружила Аахен, и тогда американские войска столкнулись с жесточайшими немецкими контратаками. Сложилась ситуация, в чем-то отдаленно напомнившая Сталинград. Американцы артогнем успешно отразили все немецкие контратаки. Многие орудия вели огонь по наступающим немецкими же снарядами, захваченными во Франции.

Защитники города представляли собой пеструю смесь пехоты, мотопехоты, войск люфтваффе, подразделений СС, морской пехоты и даже добровольцев гитлерюгенда. Городу был нанесен значительный ущерб, здание муниципалитета полностью разрушено. Аахен имел плачевный вид завоеванного города – с каменными обломками и битым стеклом на улицах, зияющими окнами и оборванными проводами. К счастью, американская артиллерия и пилоты бомбардировщиков-истребителей «тандерболт» П-47 получили приказ не бомбить большой городской собор.

Кровопролитные бои за каждый дом в тесных кварталах города продолжались в течение всего октября. Захватив первый дом в начале улицы, американские солдаты прокладывали себе путь к следующему зданию с помощью гранатометов. Передвигаться по улицам было слишком опасно. 30-я дивизия понесла настолько тяжелые потери, что едва прибывший на фронт рядовой через три недели после начала сражения в городе стал сержантом и принял командование взводом.

Аахен до войны был процветающим городом, население которого составляли в основном представители среднего класса. Американские солдаты обыскивали жилища с массивной мебелью, с портретами Гинденбурга и кайзера, пенковыми курительными трубками, расписными глиняными кружками и фотографиями университетских дуэльных братств. Но немцы установили в домах мины-ловушки с растяжками и зарядами. «Я не понимаю, – говорил сердито солдат американской армии, – они же знают, что их, скорее всего, убьют. Почему не сдаются?» Американские солдаты бросали гранаты практически в каждую комнату, прежде чем войти, потому что обороняющиеся прятались, где только было возможно, готовясь отстреливаться. Некоторые, выстрелив американцу в спину, выскакивали с поднятыми руками, готовые сдаться, словно играя в детскую игру. Неудивительно, что с пленными не слишком церемонились.

Однажды четыре немецких мальчишки, младшему из которых было всего восемь, начали стрелять из брошенных винтовок по американскому артиллерийскому расчету. На поиск, откуда стреляют, вышла группа солдат. «Командир группы так разозлился, найдя мальчишек, что ударил рукой по лицу старшего из них. Позже он докладывал, что мальчик встал по стойке “смирно” и принял удар так, словно был солдатом».

Американскому командованию удалось эвакуировать немецкое гражданское население из подвалов и бомбоубежищ, в то время как на улицах города еще продолжались бои. Они обратили внимание, что после всей нацистской пропаганды немцы нервно таращились на чернокожих американских солдат – водителей грузовиков, которые доставляли их во временные лагеря. Среди гражданского населения искали членов нацистской партии, но это была почти невыполнимая задача. Многие жаловались на то, как с ними обращались защищающие город немецкие войска, потому что они отказались уйти из города. Были и дезертиры, которые смогли достать гражданскую одежду. Около Аахена из засады атаковали армейский джип, и это породило страх, за которым пошли слухи о нацистских партизанах под кодовым наименованием «вервольф».

Военным властям США пришлось также иметь дело с тремя тысячами польских и русских рабочих, насильно угнанных в Германию, включая «толстых женщин с пустыми лицами, в старых рваных юбках, с платками, намотанными вокруг головы, и узлами с одеждой в руках». Мужчины уже начали с ножами в руках нападать на немецких домовладельцев, чтобы раздобыть еду, а иногда и грабили. У них были причины для мести, но военная полиция задержала семьсот или восемьсот таких нападавших и удерживала их в лагере. Это было лишь начало предстоящих сложностей с приблизительно восемью миллионами угнанных в Германию.

Нацистский режим не намерен был позволять беспорядки ни в какой форме. После провала июльского заговора, в значительной мере усилившего власть таких людей, как секретарь нацистской партии Мартин Борман, Геббельс и Гиммлер, нацистская идеология все сильнее внедрялась в вермахте. Это сделало все последующие попытки сместить Гитлера невозможными. Кроме символов: замены воинского приветствия на нацистское и т. д., – в армии возросло число офицеров, ответственных за национал-социалистскую пропаганду. Солдат и офицеров, попавших в тыл без письменного разрешения, чаще всего расстреливали на месте, а офицеров штаба обыскивала эсэсовская охрана, когда они входили в ставку Гитлера.

Репрессии усиливались и у Советов. Чтобы восполнить потери в личном составе, Красная Армия проводила насильственную мобилизацию украинцев, белорусов, поляков и прибалтов, вернувшихся в состав СССР. «Литовцы ненавидят нас больше, чем поляки, – писал солдат Красной Армии домой 11 октября, – и мы им платим тем же». Новобранцы дезертировали чаще всего. «Люди из Особого отдела присматривают за мной, так как я сын репрессированного, – пояснял позже сержант. – В моей части было много солдат из Средней Азии, которые часто сбегали или в тыл, или перебегали к немцам. Однажды сбежала целая группа. После этого нам, русским, приказали присматривать за узбеками. Я тогда был сержантом, и политрук сказал мне: “Ты отвечаешь головой, если кто-нибудь из твоего отделения перебежит”. Меня легко могли расстрелять. Однажды сбежал белорус. Его поймали и вернули в часть. Особист сказал ему: “Если будешь воевать хорошо, мы забудем об этом случае”. Но он опять сбежал. Его повесили. Не застрелили, а повесили, как дезертира. Нас выстроили на лесной дороге. Появился грузовик с установленной на нем виселицей. Особист зачитал приказ: “Казнить за измену Родине”. Приговоренного повесили, потом особист выстрелил в него».

У немцев, отступавших из Белоруссии после разгрома группы армий «Центр», не было никаких иллюзий по поводу судьбы той части мирного населения, которая относилась к ним дружественно. Обер-ефрейтор медицинской службы, вовремя вырвавшийся из окружения, размышлял: «Что будет с теми беднягами, которые остаются – я имею в виду местных?» Немецкие солдаты хорошо знали, что вслед за войсками придут НКВД и СМЕРШ, чтобы допросить гражданское население о тех, кто сотрудничал с врагом.