в германских условиях, была необходима целенаправленная государственная политика, твердая воля и возможность действовать без оглядки на оппонентов. Как показала история, именно Бисмарку оказалось под силу то, что не удалось либеральным деятелям в 1848–1849 гг. При этом нельзя сбрасывать со счетов, что за период с 1813 по 1871 г. немецкое общество прошло долгий путь осознания себя как единой нации и понимания необходимости жить в едином государстве. А невхождение в его состав немецкоязычного населения Австро-Венгрии породило у него ирредентистские настроения, открыто давшие о себе знать в XX в.

На этом этапе развития национального самосознания государство как таковое не воспринималось как антитеза обществу. Представители гражданского общества, средний класс и все политически активные слои видели в нем не врага, а институт, управляющий социально-политическими делами внутри страны, и инструмент проведения национальной политики на международной арене (О. Данн). При этом и государство старалось привлечь национальные движения на службу государственным интересам. В результате имел место феномен «национализации» самого государства. Возникновение Германской империи вслед за произошедшим ранее образованием Итальянского королевства показало, что национальные государства становятся политической реальностью Европы.

Вместе с тем необходимо отметить, что Германская империя многими воспринималась все же как незавершенное национальное государство ввиду двух факторов — во-первых, ее разграничения с Австрией, так как часть немецкого населения, бывшего ядром Священной Римской империи, осталось за ее пределами в рамках многонациональной двуединой Австро-Венгрии; во-вторых, в силу федерального, а не унитарного характера государства, которое по конституции являлось «союзом немецких князей», а вовсе не реализацией народного суверенитета.

В феврале 1881 г. Бисмарк выступил в рейхстаге с речью в ответ на обвинения одного из вождей либералов в парламенте О. Рихтера, который заявил, что не только вся внутренняя политика Бисмарка, но и вся правительственная система в империи находится под прессом «диктатуры канцлера». Бисмарк подчеркнул: «С самого начала я действовал, наверное, быстро и необдуманно, но когда у меня появилось время об этом подумать, я попытался ответить на вопрос: что для моей родины, для моей прусской династии, а сегодня, что для германской нации является необходимым, целесообразным и правильным? Я никогда не был доктринером; все системы, по отношению к которым партии ощущали себя обособленными или наоборот объединенными, были для меня явлениями второго порядка, в первую очередь я думал о нации, ее позиции вовне, ее самостоятельности и нашей организации, которая позволила бы нашей нации свободно чувствовать себя в мире. Все, что может отсюда вытекать — т. е. либеральное, консервативное или реакционное содержание наших законов, — для меня вторично, как отделка уже построенного дома. Я поддерживаю те или иные партии только исходя из потребностей страны… Если мы сначала построим прочный, защищенный снаружи и национально укрепленный изнутри дом, а потом вы меня спрашиваете, с большей или меньшей степенью либерализма мне этот дом обставить мебелью, то этот вопрос не вызывает у меня никаких затруднений — давайте свои предложения, у меня нет никакого собственного предвзятого мнения, если мой монарх их одобрит. Существует множество дорог, которые ведут в мир. Существуют времена, когда надо править диктаторскими методами, но здесь нет ничего постоянного. С созданием Германской империи и единой нации… я по-прежнему считаю национальную цель наиглавнейшей…» Споря сам с собой в разговоре с Вильгельмом II, тот же Бисмарк однажды заявил: «Это все разговоры о Германской империи. Попытайтесь сделать сильной Пруссию. Все равно, что будет с остальными».

Политика Бисмарка вплоть до 1890 г. была подчинена этим двум целям — с одной стороны, как канцлера единой Германской империи его главной задачей было преодоление центробежных тенденций, существующих в германском государстве и обществе. Наличие политических сил, которые сделали их своим кредо, являлось, по мысли политика, бомбой, которая могла разрушить построенное им здание. Второй, не менее важной для него задачей, была защита прусских интересов (экономических, политических и др.) внутри единого государства. Собственно именно этим целям должны были служить превентивные запретительно-карательные меры против католиков и польского национального меньшинства (Культуркампф), а также против укреплявшей свои позиции в немецком рабочем классе социал-демократии (введение Исключительного закона против социалистов). Обе эти силы в Германии были частями международных организаций (католической церкви и международного рабочего движения), поэтому для германских властей важен был и международный характер вопроса. Запретительные меры не привели к желательным результатам и даже стали одной из причин отставки первого имперского канцлера в 1890 г.

Иные же правительственные меры, на которые исследователи обращают меньше внимания, сделали для интеграции населения нового государства значительно больше — в 1870-1890-е годы были созданы общеимперские институты (например, Имперский банк, единая сеть железных дорог и т. д.), разработаны и приняты единые кодексы законов, Берлин превратился в имперскую столицу и подлинный центр власти, а Германия стала одной из ведущих держав континента, причем не только в политике, но, что более важно, и в экономике.

Важную роль в становлении германской нации играло постепенное усиление позиций рейхстага и политических партий. Этот процесс начался еще при Бисмарке, но особенно активно стал развиваться после его отставки. К 1890 г. противостояние политических сил, пользовавшихся поддержкой имперского канцлера (прежде всего консерваторов и частично национал-либералов) и его противников — в первую очередь социал-демократов, достигло высшей точки, что позволяет историкам говорить даже о формировании двух наций в Германии — нации «эксплуататоров» и нации «эксплуатируемых». Если отойти от риторики А. Бебеля, сложившееся социальное противостояние не давало сформироваться внутреннему единству общества (во время франко-прусской войны социал-демократы говорили о приоритете классового братства с французскими рабочими над идеями национальной войны).

Только постепенная интеграция рабочего класса и социал-демократии в общественную структуру и политическую систему позволили превратить рабочих из дезинтегрирующей силы в часть германской нации. Начало этому процессу было заложено введением социального страхования рабочих (1883–1889). Тем же целям служил и объявленный канцлером Л. фон Каприви (1890–1894) «новый курс», в рамках которого были декларированы «примирение» со всеми бывшими «врагами империи» и отказ от методов превентивной борьбы с ними. Расширение участия рейхстага как наиболее демократического органа (прямые всеобщие выборы, бюджетные полномочия, все большее влияние общественного мнения, связанное с развитием средств массовой информации) в управлении страной стало признаком постепенной демократизации всей государственной системы и завершением процесса становления государственной нации. Общественное согласие и практическая единодушная поддержка действий властей, с которыми страна подошла к августу 1914 г., окончательно доказали, что вековая мечта о подлинном единстве Германии была достигнута, однако противоречия, заложенные в ее систему (несоразмерно большая роль Пруссии в едином государстве, его федеральный характер, значительное немецкоязычное население, оставшееся за его пределами, превалирование исполнительной власти над всеми остальными ее ветвями, огромные полномочия, сосредоточенные