До Белова работами распоряжался старший помощник Виталий Козаченко. Они были ровесники, одного роста, оба заканчивали Красноярский техникум, Козаченко двумя годами позже. Они знали друг друга, как и почти все знали друг друга в пароходстве, но коротко знакомы не были.

Виталий оказался толковым и спокойным парнем. Не лез без надобности в работу бригадира, только подписывал его наряды, в которых заключенные каждый день убирали горы снега и льда, носили их носилками, которых у них не было, и делали еще много всякой работы, которую нельзя было проверить.

Сан Саныч целые дни проводил на «Кирове», изучал, читал литературу или расспрашивал Козаченко об особенностях маневрирования, о поведении судна в разных условиях. Жил он в общежитии, запросил из Игарки ссыльных Померанцева и Климова, и с их приездом хотел снять отдельное жилье. Все как-то обустраивалось, только от Николь по-прежнему ничего не было. После Нового года пришло письмо от Зинаиды Марковны, она писала, что Николь увезли, но куда выяснить не удалось и писем от нее нет.

Генерал сдержал свое генеральское слово.

Сан Саныч писал Але Суховой в Ермаково, та тоже ничего не знала. Померанцев два раза на дню проверял почтовый ящик в Игарке… Белов не понимал: куда ее могли отправить, что она не может написать? И что с детьми? Он просыпался в холодном поту и уже не засыпал, а иногда не засыпал и с вечера.

Стояла полярная ночь, утро не отличалось от вечера. Уличные фонари, где они были, горели круглыми сутками. Морозы заваливали за пятьдесят, такие дни актировались, и бригада не приходила на работу. Так вышло и в этот день, в караванке не было никого, кроме Козаченко. Он что-то сосредоточенно писал, смутился, увидев вошедшего Белова.

– Здравствуйте, Александр Александрович! – вежливый от природы Виталий все не мог привыкнуть называть своего капитана Сан Санычем. Он убрал тетрадку. – Чайку поставить?

– Давай! И перестань называть меня на вы… Пиши, чего застеснялся?

– Я… ничего. Это дневник… – Виталий поставил чайник, заглянул в металлическую банку с остатками сахара.

– Я раньше тоже вел… – Сан Саныч присел к печке, отогревая руки. – Когда суда гнали из Архангельска, каждый день записывал… Спал по три часа, а дневник вел – казалось, саму историю пишу!

Сан Саныч стал закладывать в печку обрезки досок.

– А я еще… – Козаченко замялся, потом улыбнулся. – Я в художественной форме тоже пробую… Пока не очень получается, но некоторым нравится. Советуют в газету послать.

– О чем пишешь?

– О буднях речников, о нашей работе. Показывал одному писателю в Красноярске, говорит, слишком подробно и надо писать про людей. Мне кажется, я про людей и пишу, а подробности… – Он в сомнении пожал плечами. – Вот тут я описываю, как мы оборот делали во время шторма, так там в подробностях весь смысл. А иначе можно просто написать – сделали оборот на сто восемьдесят градусов. Во время шторма. Не перевернулись, не сломались…

– Дай почитать, – попросил Белов, пуская дым в открытую буржуйку.

– Хорошо, только вы потом почитайте. – Старпом явно стеснялся своего творчества, подал несколько листочков, напечатанных на машинке. – Тут у нас целое приключение недавно было, хочу рассказ написать…

– Виталий, давай уже на ты меня! Мы ровесники… Что за приключение? – Белов снял кипевший чайник.

– Прямо перед Новым годом было. Мы с бригадой вынули якорную цепь… все четыре смычки. Проверяли износ, контрфорсы… все, как обычно. Отожгли – больше недели возились – стали обратно вешать – якоря нет! Все обыскали! Это же не иголка! Килограмм семьсот! Заключенные тоже вроде ищут, а сами посмеиваются, я же вижу, спрашиваю бригадира – ваша работа? Тот не сознается… целый день проваландались, я уже думал им наряды не подписывать, а как не подпишешь: не пойман – не вор! Главное, представить себе не могу, как могли утащить? Его же вдесятером не поднять!

– Может, и не таскали, а спрятали где-то?

– Я сам все обыскал!

– И что?

– Три бутылки спирта поставил!

– Правильно.

– Утром прихожу, якорь на месте!

Козаченко улыбался, очень довольный честностью зэков.

– Получится из такой истории смешной рассказ?

Белов выглядел лет на десять старше. Он серьезно смотрел на Виталия, думал, прищурившись и покуривая…

– Двадцать человек в бригаде. Половина из них – пятьдесят восьмая статья – по доносам, за анекдоты, за восхваление американской техники или американской демократии… потом бытовики – за опоздание на работу, за мешок картошки, один старичок есть, Махоркин фамилия, семь лет за то, что его колхоз не вовремя посеял озимые, а он был председателем… Ну и мелкие воры есть… Обхохочешься, Виталий Александрович, от такого рассказа!

– Это правда, – тише заговорил Козаченко, – я с ними разговаривал… Не напечатают такое. – Он заговорил еще тише. – Я поэтому дневник веду.

– Все в нем и пишешь?

– Ну… не все, конечно, но стараюсь.

Белов докурил и выбросил бычок в печку.

– Прячь его подальше… найдут, будешь в такой же бригаде якоря воровать.

– Я для памяти.

– Ничего, люди все вспомнят. И все расскажут… – Сан Саныч подумал о чем-то. – Если другие люди слушать все это захотят.

Они замолчали. Печка прогорела, Белов присел подложить дров.

– Тебя не смущает, что я тоже заключенный?

– Вы?! – растерялся Козаченко. – А, ну да… Нет, не смущает, я вас очень уважаю. Я считаю, что это ошибка!

– А меня смущает.

Вечером в общаге Сан Саныч вспомнил о сочинении своего старпома и достал листочки. Напечатано было аккуратно, странички пронумерованы и склеены, как тетрадочка. На титульном листе жирно выведено название:

БУХТА КАПИТАНА ВАРЗУГИНА

«Я стою у штурвала теплохода “Сергей Киров”. Много легендарных капитанов стояли на этом месте и глядели в ветреные просторы.

Когда-то “Киров” был пароходом и перегонял его на Енисей первый его капитан Ганс Кристиан Игансен. Затем им командовали Варзугин, Ильинский, Потапов, Чечкин.

Строилось судно как экспедиционное, в Голландии, первое его название было – пароход “Лена”. Он пришел на Енисей в составе большой экспедиции в 1905 году».

Сан Саныч перестал читать, закурил. Из четырех капитанов двое – Ильинский и Потапов – были репрессированы. Ильинский первым из енисейских капитанов поднялся на полтысячи километров по Нижней Тунгуске, Сан Саныч разговаривал с ним перед работой на Турухане. Это был очень красивый, интеллигентный человек[150]. Про Потапова Сан Саныч знал только, что этот полярный капитан, участник первых, невероятной сложности Карских экспедиций, был расстрелян[151].