я отмахиваюсь. Из Берлина неопределенные вести о некрасовском дяде В.687 Говорят, что стойко себя ведет, достойно. Слава Богу. От племянника давно нет вестей. В мае он виделся в Берлине с дядей. — А знаешь, я теперь маленько досадую, что отверг предложения экранщиков, — мог бы, глупый, оговорить постановку на родине, запретить. А теперь, _с_а_м, не хочу возобновлять переговоры. А был бы обеспечен с житейской стороны. Ну, это все пустяк. Главное у меня — ты и ты. Только бы вполне и скорей оправилась, успокоилась, — отдалась бы творчеству, родная детка моя! Как твоя почка, — ты ни слова не написала. Меня тревожит, есть ли в Голландии укрепляющие средства, вроде «селюкрина», «hepatrol’a» и проч. Это тебе необходимо, после операции. Закажи себе всякую физическую работу! — полный покой и хорошее самочувствие. Для последнего попроси у знающего врача действительного средства, дающего «светлое настроение», — это чрезвычайно важно. Олюна, мне так горько, что Толен не взял от тебя для меня даже яичка твоей работы, — а я так ждал-мечтал! Я бы повесил его под лампадку, любовался! Знаю, что — чудесно. И так хочу какой-нибудь картинки твоей работы, твоей души! Милая ненаглядочка моя… страдалочка моя… все сердце мое — к тебе, с тобой. Хоть бы дожить мне до дня, когда увижу тебя, возьму твою руку, загляну в глаза — душу твою увижу, _у_з_н_а_ю, при-знаю. Я ее чувствую, почти знаю. Как она чудесна! — и это «чудесна» не объясню себе словом, не охватывается словами _э_т_о. — Все стараюсь вспомнить — и не могу, как видел тебя во сне… — кажется мне, что видел… — и не могу вспомнить. О твоей болезни, об операции и ее последствиях я не говорил никому, — доктору только говорил, но он — молчание, всегда. Для него это — обычное. Елизавете Семеновне сказал, что это был — жировик, кажется. И никого, конечно, это не касается, и нечего говорить. Что людям! Это не для — досуга, не для праздности.

Ивик с женой сейчас на отдыхе, где-то в незанятой зоне. С 1 сент. ему, кажется, придется уехать в Германию, как всем его срока. Для меня это горестно.

Уехавшие — все пишут (даже и вблизи Парижа), что много дичи (охота запрещена!), зайцев, куропаток. А Серов видал даже ласку и… крота! Я посоветовал ему — понатужиться и увидать крокодила и Лох-Нэссу. Питаюсь я однообразно, совсем нет свежих овощей, ни салата, — не привозят в Париж, невыгодно. И ягод почти не видал. Юля привезла мне как-то черешен с дачки и черной смородины, для киселя. Без зелени мне тягостно, однообразно и — скудно. Я так привык к салату. Впрочем, есть-то его не с чем, постного масла нет. Обещала мне докторша ко-но-пля-ного! Я его люблю. Зато из Берлина прислала Земмеринг кило с чем-то гречневой крупы. Хорошо — немного чаю есть, а то совсем бы оскудел. Как ты питаешься? Важно, что свежие овощи есть, ешь больше салату, летю, — по-нашему — латук. Богат витаминами. Голубка моя, целую тебя, нежно ласкаю взглядом, крещу. Пиши хоть несколько строк, чаще. Твой Ваня

Устал, тянет — лежать, лежать — и ни о чем (кроме тебя) не думать.

292

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

17. VII.43

Вот, дорогая Олюша, — начало переписанного — и отчасти выправленного рассказа688. Целую тебя, дорогая, именинница моя!

Вот — мои цветы тебе. Ваня[333]

Вот, пока — что успел, из-за моей руки. Твой Ваня

Опечатки выправь. Завтра продолжу.

293

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

19. VII.43

Дорогая моя Олюша, и все нет письма от тебя! Со 2-го июля. Что с тобой, родная, я в томительной неизвестности, в тревоге. Жду, жду… Хоть бы Сережа две строчки, на маму не смею надеяться, так замоталась она, — писала ты. И где ты — не знаю, дома ли, в клинике..? Не могу и тебя утруждать, если ты слаба, или душа не лежит писать. Буду терпеть, ждать. Два дня, чтобы разбить окамененье мое, лежал на воздухе, на дачке. И рвался к себе, — м. б. письмо? Нет. 17 я послал тебе начало «Под горами». Вот продолжение…[334]

Вот, дорогая, светик мой Ольгуночка. Еще напишу — закончу садом… Страшусь-недоумеваю, почему нет письма. Слаба, не можешь? Что случилось? 18 дней нет. Мне тяжело. И ты это знаешь. Ты написала бы. Но пусть хоть два слова напишет мама или брат. Понимаю, не до меня им. Или осложнение после операции? Ты должна быть здоровой! Господи, помоги. Твой Ваня

Мысли вянут, ничего не могу делать, думать. В.

[На полях: ] Не знаю, что и думать, но я так истомился. Руке легче, но боль чувствуется, скоро устают пальцы.

Целую тебя, свет мой Оля

294

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

12. VIII.43

Мне тревожно, дорогой Ванюша, думать, что письмо мое вчерашнее689 тебя огорчит, — потому шлю эту открытку. Писать мне очень неудобно, лежа на спине, потому и пишу открытку. Вчера я было думать начала, что окончилось мое кровоизлияние, но сегодня утром снова прошла темная (как будто старая) кровь и днем еще раз, и вот сейчас чуть-чуть окрашено, вроде мутного чая старого. Как мама сказала «ополоски». М. б. омывается почка, но где же эти залежи? Алой крови не было. Смущает лишь, что нет сгустка, — обычно им-то и кончается. Ну, посмотрим. Вчера целый день хорошо себя чувствовала, а часа в 4 сердце очень устало и душно было. Это тоже бывало, когда закупоривается почка. Сплю хорошо. Уролога нет, но мой хирург просил ему тотчас же сообщить, если будет что-нибудь мне нужно и он готов помочь. Это истинно христианская душа. Но, Ванечка, не волнуйся обо мне: я спокойна и надеюсь на помощь Божью, хотя и недостойна ее. Будь, милый, здоров и тих. Обнимаю. Оля

[На полях: ] Во всяком случае, если не совсем кончилось кровоизлияние, то на исходе, т. к. алой крови нет. Пока, конечно.

Не волнуйся!

17. VII — Мне лучше.

295

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

14. VIII.43

1-ая часть рассказа

Милка моя Олюночка, вот тебе «Свет во тьме»690. Посылаю, чтобы ты хоть чуточку почувствовала, как я работаю (тут это только чуть дано). Это — 3-ья—4-ая редакция. Я сперва написал 3 1/2 страницы — весь рассказик. Потом развил его (2-ая ред.) (получилось 5 страниц), затем дополнял (3-ья ред.), исправляя о-чень, получилось до 8 страниц. И уже готовую работу — вновь, здесь, — почеркал. В живой беседе я тебе объяснил бы, почему я