Племянника арестовали, допросили, но он отрицал свою вину, и через неделю его выпустили. Милиции не хватило улик, и дело не было передано в суд. К Марии вновь пришел следователь, который просил ее помочь, и сказал: «Преступник – племянник мэра, как ты и говорила. Но забудь об этом ради собственной безопасности».

Наверное, племянник мэра был связан с преступной группировкой, которая, в свою очередь, имела своих людей в местном отделении милиции. Политика, которую проводил мэр, шла вразрез с интересами бандитов. Мафия подкупила племянника мэра и милицейское руководство. Одному поручила убийство, другим – замести следы. С самого начала делу суждено было остаться нераскрытым. Только дотошность молодого следователя и способности Марии пролили свет на обстоятельства убийства, но истину тотчас похоронили, завершив задуманный сценарий.

Мария Григорьевна попала в черный список мафии, о чем свидетельствовало анонимное письмо, пришедшее на ее адрес. В конверте лежали бритва и записка с предупреждением: «Если жизнь дорога, не смотри куда не надо».

Люди, обладающие даром ясновидения, видят судьбу других и не замечают собственную. Они, постоянно сталкиваясь с людскими бедами, молниеносно выкапывают яму на собственном пути. Марии следовало бы хорошенько запомнить: в мире слишком мало тех, кому нужны ее способности, гораздо больше тех, кто хотел бы их уничтожить.

«Нина, если хочешь спасти Бориса – скорее беги с ним в Японию. Другого выхода нет».

Я подумала, что мама права. Даже мафия вряд ли погонится за ним до самой Японии. На следующий день я все рассказала Борису. Он рассмеялся, не воспринимая мои слова всерьез: «Я не сделал ничего такого, за что меня можно было бы убить. Действительно, кое-кто из моих клиентов привык решать любые вопросы силовыми методами. Но если они сейчас убьют меня, то прибыли больше не получат. Парни, узнавшие вкус больших денег, никогда не пойдут на такое».

Борис абсолютно не верил ни в гадания, ни в предсказания. Он сказал, что судьба определяется строгими законами, а не находится во власти шаманских домыслов. Конечно, кто обрадуется, услышав, что его скоро прикончат? В тот день, когда мама и Костя уехали домой, наши отношения с Борисом разладились. Наверное, ему не стоило говорить о предсказании. Может, надо было попросить его поскорее жениться на мне и избавиться от контактов с преступным миром?

Это случилось через неделю. Борис впервые допустил ошибку. Инвестиции, которые за месяц должны были принести около двухсот тысяч долларов прибыли, пропали из-за обвала акций. Я никогда не забуду, с какой внезапной ненавистью он смотрел на меня, обхватив голову руками. Он сказал глухим голосом:

– Это твоя мать меня сглазила.

Вероятно, больше ему не на ком было сорвать свою злость. Несмотря ни на что, он продолжал верить в собственную теорию и не прекратил торговлю акциями, хотя это только ухудшило ситуацию. Каждый день в офис наведывались темные личности и требовали отдать потерянные деньги. Борис был у них как раб. Правду говорят: стоит только с ними связаться, и они не отстанут от тебя до самой смерти.

Прошла еще одна неделя, и Борис сказал: «Больше не приходи на работу. Я закрываю контору. Они совершенно меня не понимают. Не знают, что на рынке ценных бумаг не обойтись без потерь. Можно подумать, сами они возвращают деньги проигравшему в споре, если тот этого требует».

Борис четко и ясно сказал мне, что не собирается возмещать местным авторитетам финансовый ущерб. Я спросила его: «А как же твое обещание взять меня с собой в Японию?»

Для меня это был предлог поскорее увезти его в безопасное место. Но Борис так устал и измучился, что у него не было сил даже лишний раз подняться по лестнице или принять ванну, где уж тут думать о поездке в Японию. За каких-то две недели он постарел лет на десять, а иногда на его изможденном лице появлялась безумная улыбка.

Через пять дней после того, как Борис разрешил Нине не приходить в офис, его нашли мертвым. Он лежал с окровавленной головой, упав лицом на клавиатуру. В правой руке у него был пистолет. Все до мелочей совпадало с предсказанием Марии. Рядом с принтером лежала записка, подписанная его рукой:

Я виноват перед своими клиентами. Пожалуйста, распределите деньги, оставшиеся на моем банковском счете, между клиентами пропорционально тем суммам, которые они потеряли. Простите меня.

Представитель компании «Агроборис» Борис Агромный.

Я точно могу сказать: Борис не написал бы это сам. Или его заставили, или записку писал кто-то из клиентов. Борис никому не собирался возвращать убытки. В милиции решили, что это самоубийство, но, как и предсказала мама, это было замаскированное убийство. Дело рук мафии.

Мама, вероятно, почувствовала, что Борис умер, и позвонила мне в общежитие. Она снова хотела напомнить о том уроке, который получила в молодости. Я описала ей смерть Бориса. Поделилась своим решением пойти в милицию и рассказать правду, думая, что и Борис был бы не против.

Мама возразила: «Обращаться в милицию бесполезно. Они и сами знают, кто здесь замешан. Но если представить все самоубийством, они и поесть смогут повкуснее, и дочкам платья новые купить. У милиционеров тоже есть семьи, ради которых они предпочитают молчать. Борис лежал, упав головой на клавиатуру, с пистолетом в руке. Оставил прекрасную предсмертную записку. Любой признает: у Бориса было обостренное чувство ответственности. Вот же он пишет: возьмите мои деньги, раздайте их тем, кто из-за меня потерпел убытки. Какой смысл искать правду? Разве она обрадует кого-нибудь? Семьи у Бориса не было. А у всех прочих, кто здесь замешан, есть семьи. Вот в чем различие. К тому же он еврей. Ради счастья трех русских почему бы не принести в жертву одного еврея?»

Мне было грустно. Невыносимо. Я ненавидела маму за ее слова. Получается, милиция заодно с преступниками, а Борис стал жертвой и тех и других? Значит, это нормально, когда еврей умирает на благо русских? Разве японцы считают, что айны и корейцы должны умирать ради их блага?

Я обнял Нину за плечи и сказал;

– Не говори больше ничего.

Она закрыла глаза, прерывисто дыша, будто ей не хватало воздуха. С каждым ее выдохом я вдыхал аромат ее дыхания. Нина почувствовала на себе мой взгляд, вытерла пальцами слезы и постаралась вернуться из печального прошлого в сегодняшний день. Вдруг я подумал: «С возрастом становишься менее чутким к чужому горю. Или, наоборот, всякий раз, когда оказываешься раздавлен горем, понемногу стареешь».

Я легонько поцеловал Нину в щеку, пахнувшую свежим бельем, и сказал:

– Давай-ка смоем эти страдания.

Я разделся до белья, наполнил ванну, снял с Нины одежду, взял ее за руку и уложил в теплую воду, от которой шел пар. Я намылил ее плечи и шею, нежно проводя по ним рукой. Ее белая кожа с просвечивающими прожилками сосудов на ощупь казалась восковой. Она смотрела на меня прищурившись, полностью доверившись мне.

– Ты многое умеешь, – сказала Нина немного в нос. Шум капель воды, Нинин голос звучали издалека. – Наверное, ты многих женщин утешал таким образом. Твои руки помнят их печали. – Нина поднесла мою руку к своей груди. Когда мой большой палец коснулся ее розового соска, она тихо застонала и приоткрыла губы, ожидая поцелуя. Ее объятия стали требовательнее, и она увлекла меня к себе в ванну. Она пьянила меня своими влажными губами, шеей с легким запахом молока, грудью с прожилками сосудов. Мое дыхание стало неровным, в висках чувствовался легкий жар.