устранения»[242]. Это было истолковано общественным мнением и властями как призыв к цареубийству.

В момент крушения самодержавия наш герой сумел усидеть не просто на двух стульях, а на стульях, разъезжавшихся в разные стороны: будучи заместителем председателя Петросовета, вошел в состав Временного правительства в качестве министра юстиции. При этом он нарушил прямой запрет исполкома Петросовета, согласно которому представителям «революционной демократии» было запрещено входить во Временное правительство.

Добавим, что на посту министра юстиции его поддерживала значительная часть юридического сообщества, чего не скажешь о его деятельности в качестве военного министра и председателя Временного правительства. В правовых вопросах он опирался на адвокатуру и часть выдающейся русской профессуры – таких ее представителей, как Л. И. Петражицкий, В. И. Сергеевич, А. Ф. Кони. Впоследствии, уже в советское время, Анатолий Фёдорович Кони отказался от того, что имел хорошие отношения с Керенским.

Во втором созыве Временного правительства Керенский возглавил военно-морское министерство. Был одним из организаторов неудачного июньского наступления Русской армии и активным сторонником автономии Финляндии и Украины, вел переговоры с украинской Центральной радой, в знак протеста против уступок которой Временное правительство в июле 1917 года покинули министры-кадеты. В то же время на I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов был избран в постоянно действующий орган съезда – Всероссийский центральный исполнительный комитет.

7 июля 1917 года после отставки Г. Е. Львова Керенский возглавил Временное правительство, сохранив при этом пост военного и морского министра. 19 июля он назначил Л. Г. Корнилова Верховным главнокомандующим России. Проработав чуть больше месяца, 26 августа 1917 года третье Временное правительство ушло в отставку, предоставив Керенскому чрезвычайные полномочия для подавления выступлений назначенного им Верховного главнокомандующего.

Уже с весны Керенский воспринимался как символ Временного правительства и – в широком смысле – всей революции. Вся образованная публика того времени бредила социализмом, и первый социалист в правительстве стал ее кумиром.

Газеты были полны приветственными телеграммами в адрес Керенского, ему посвящались статьи, стихи[243] и прочие произведения, великие художники рисовали его портреты[244]. Энтузиазм его поклонников не знал границ. В мае 1917 года газеты серьезно обсуждали вопрос о создании специального «Фонда имени Друга Человечества А. Ф. Керенского». Тогда же московская фабрика Д. Л. Кучкина, специализировавшаяся на изготовлении памятных знаков, выпустила жетон с портретом Керенского. На реверсе красовалась надпись: «Славный, мудрый, честный и любимый вождь свободного народа»[245].

С назначением на должность военного министра к числу восторженных поклонников Керенского примкнули миллионы солдат на фронте и в тылу. Никогда – ни раньше, ни позже – ни один из российских лидеров не удостаивался такого масштабного и беззаветного обожания.

Этим обожанием Александр Фёдорович был обязан прежде всего своему ораторскому искусству, которое он начал осваивать будучи адвокатом и затем оттачивал на трибуне Государственной думы.

Вообще, «вербальное недержание» было распространенным симптомом среди интеллигенции и мещанства начала ХХ века. После Февраля эта эпидемия охватила широкие слои населения[246], и фантастическая популярность наиболее искушенных представителей этого оригинального жанра вполне объяснима. На популярных ораторов «ходили», как прежде на талантливого певца или артиста.

Впрочем, головокружительный успех Керенского-политика объясняется не только и не столько этим. Сами речи его были довольно-таки бессодержательными и наполненными банальными, но сверхэмоциональными штампами. Его выступления внушали надежду на скорое счастье, на то, что свобода покончит со «свинцовыми мерзостями жизни», принесет немедленные духовные и материальные плоды. В общем, всем будет все и сразу. Эмоциональное воздействие выступлений Керенского было настолько сильно, что действовало не только на непосредственных слушателей, но и через них на более широкую аудиторию. А если бы тогда были радио и телевидение? Александру Фёдоровичу безоговорочно верили и за это в буквальном смысле носили его на руках.

В общем, был наш герой типичным политиком-популистом. Он не предлагал публике, подобно князю Львову, совместно строить новую Россию, а говорил ей (публике) то, что она хотела услышать. В общем-то, нормальная тактика в условиях патернализма населения империи, укорененного столетиями самодержавия. Люди ждали лидера, способного совершить чудо, и он был явлен в лице Керенского. Однако управлять возбужденной толпой невозможно, ее можно только возглавить, потворствуя проявлениям анархии и охлократии.

Между тем время шло, причем очень быстро, а желанное счастье все не наступало. Наоборот, становилось еще хуже. Неудачное наступление на Западном фронте, мятеж Корнилова, вооруженное выступление большевиков, разраставшаяся анархия и нараставшие бытовые трудности – все это убило надежду, которую проповедовал Керенский. А такое не прощается. Да и от любви до ненависти, как известно, один шаг.

К тому же публика, на которую гипнотически действовали зажигательные речи Керенского, наполненные штампами вроде демократических прав и свобод, принесенных бескровной революцией, призывов к продолжению войны до победного конца и прочих восхвалений завоеваний революции, состояла в основном из городского населения и на первых порах из военных. Для остальных все эти ценности были пустым звуком.

Крестьяне требовали отнять землю у помещиков, церкви и аграрных предпринимателей и поделить среди общинников, а рабочие – таких социальных условий, которые при существовавшей тогда производительности труда означали неминуемое разорение промышленности. Нашлись куда более крутые, чем Керенский, популисты, которые все это и пообещали народным массам. Конечно, большевики тоже всех обманули, но когда это выяснилось, было уже поздно.

В общем, слегка ошибся Александр Фёдорович адресом, по которому посылал свои флюиды, действовавшие, как утверждают очевидцы, не столько на головной мозг (мышление и эмоции), сколько на спинной (нервы). Интересно, что одним из секретарей министра-председателя Керенского был будущий великий социолог Питирим Сорокин, но он тогда был скорее юристом и не подсказал своему патрону, что тот бьет из пушки по воробьям[247].

Вокруг личности Керенского, а точнее, явления под брендом «А. Ф. Керенский», образовалось огромное количество мифов и инсинуаций. Державники уверяли, что он развалил страну и вообще почти цареубийца, левые называли его жалким прислужником буржуазии, либералы – фриком и неудачником.

Конечно, империю Александр Фёдорович не разваливал: она уже находилась в таком крутом пике, что вывести ее из него не мог никто. Развитие России по капиталистическому пути предписывалось даже классическим марксизмом, а удача, как известно, дама капризная и непредсказуемая[248].

Современники Керенского не могли относиться к нему равнодушно: либо безоглядное обожание, либо глубокий, вплоть до ненависти, скепсис, либо «любовь революции», либо «несостоявшийся актер императорских театров», и ничего посередине.

Злопыхатели глумились над