На следующий день я был уже в своем родном городе Абакане, где в День Победы намечалась встреча воинов-интернационалистов Хакасии. Узнав, что я жду пополнение в семье, мой родной брат Сергей, находившийся тогда в Афганистане и тоже приехавший на встречу афганцев, мечтавший иметь наследника, попросил меня, если будет сын, назвать его именем.

— Скажи, что точно назовешь, и завтра у твоего подъезда будут стоять новые «Жигули».

Предложение было очень заманчивым, но, уезжая из Кемерова, я уже обещал Марии Сергеевне назвать своего сына в честь погибшего однополчанина и земляка Юрия Кузнецова. И менять свое слово, даже ради уважаемого и любимого мною брата, я посчитал тогда делом кощунственным и даже подлым.

Но это было через много лет после того, как я узнал ту страшную весть о гибели Юры. А тогда, возвращаясь из отпуска, мы сидели с офицерами на Кабульском аэродроме под палящим солнцем, пили горячую водку, поминая однополчан, пили ее как воду, не хмелея и не закусывая. Через много лет мой брат, явно не веря в подобное, спросил: как можно пить, не хмелея?

Можно. Просто для этого нужно было побывать там, в ДРА, увидеть кровь, смерть своих друзей, сослуживцев и весь тот ужас, который бывает только на войне. Воспоминания об этом не могла заглушить никакая водка и ни при какой температуре.

За тот период, пока я был в отпуске, погиб также офицер политотдела бригады капитан Чечель. По службе мы встречались с ним часто. Это был очень полный, спокойный и добродушный человек. Он скрупулезно проверял работу политработников подразделений, не выискивая каких-либо «жареных» фактов. Одним словом, в подразделениях он считался порядочным офицером.

Еще до своего отпуска, проходя мимо палатки политотдела, мы с Владимиром Григорьевым увидели капитана Чечеля. Он был сильно пьян. Таким он предстал перед нами первый и единственный раз.

— Ты в отпуск летишь? — спросил он меня. — Счастливый! А я вот тоже хочу в отпуск, но начальник политотдела меня не отпускает. Видите ли, он очень хочет, чтобы я набирался боевого опыта и пошел с десантным батальоном в рейд. А зачем мне нужен этот боевой опыт? Зачем вообще мне нужен этот Афганистан? Я хочу домой! Меня там ждет семья. У меня очень красивая и верная жена. Я так ее люблю! Я люблю своих детишек! У меня все в жизни есть. У меня даже «Волга» стоит в гараже. Ну, все есть, зачем мне нужен какой-то боевой опыт? Я вообще не хочу воевать, потому что вырос и создан для мирной жизни! Не хочу я в рейд, потому что нутром чувствую, что погибну! Что мне делать? Мне срочно нужно домой! Мне лишь бы отсюда улететь, а назад я сюда уже не вернусь. У меня много хороших и влиятельных друзей, есть связи, и я сделаю так, что останусь служить дома. Но начальник политотдела, сволочь поганая, меня отправляет в рейд. А я не хочу туда! Я очень хочу домой!

Мы видели его тоскливые глаза, слушали пьяную, сбивчивую, часто повторяющуюся речь, понимая, что перебрал капитан, что завтра проспится, придет извиняться за сказанное. Не пришел. Через несколько дней, как он и говорил нам, ушел с батальоном в рейд. Говорят, что перед выходом выбирал себе технику, на которой находиться было более безопасно. Предлагали ему сесть в БТР, но он не внушил ему доверия: неуклюжий, на резиновом ходу. Выбрал боевую машину десанта. Мощный взрыв фугаса сработал как раз под тем местом, где сидел капитан…

Газета «Красная звезда» от 27.08.1980 г. писала: «Ширится поддержка различных слоев афганского населения Народной армии, ликвидирующей банды контрреволюционеров в некоторых районах страны. Как сообщает агентство Бахтар, в провинции Гильменд бойцы афганской армии совместно с партийными активистами и отрядами народной самообороны уничтожили вооруженную банду, долгое время терроризировавшую местное население».

И снова ни слова о нас, советских, тех, кто на самом деле их ликвидировал. А ведь именно личный состав нашей бригады уничтожил эту банду, о которой писали в газете, это при ее ликвидации погибли капитаны Кузнецов, Чечель и многие другие. Только для всего мира мы по-прежнему сажали в той стране деревья, ремонтировали школы, дома, проводили митинги и встречи дружбы. Какая подлость! Какое предательство и гнусная ложь! И вся наша страна верила в это.

Где-то через месяц после нашего прибытия в Кандагар меня вызвал замполит полка, майор Лукьяненко и поставил задачу: убыть в афганский батальон связи, расположенный в районе аэродрома, и выступить перед его личным составом с ознакомительной беседой.

— Возьми своих политработников, пускай и они поговорят. Расскажите, кто мы, откуда и зачем пришли к ним. Одним словом, по ходу разберешься, что к чему. Ознакомьтесь с порядком и условиями службы наших новоявленных «братьев по оружию», потом расскажете своим солдатам и офицерам. По прибытии доложишь мне о результатах встречи.

У высокого саманного дувала, опоясывающего небольшую территорию части, нас встретили несколько афганских офицеров. Они были уже осведомлены о нашем прибытии. Приветствуя, долго трясли наши руки, расспрашивая о здоровье, жизни.

Пока собирали на построение личный состав, нас повели в расположение батальона, в такое же саманное, барачного типа одноэтажное здание. В длинной комнате стояли в два ряда деревянные топчаны, застланные зелеными суконными одеялами. Не было ни матрасов, ни постельного белья.

Зайдя в маленькую комнату, увидели, как афганский офицер бил кулаком вытянувшегося по стойке «смирно» солдата, по лицу которого текли слезы, но он молчал и даже не пытался защититься от побоев.

— Ты что делаешь? — крикнул я, забыв, что это не наш военнослужащий и вообще это не наше дело.

Афганский офицер, увидев нас, что-то сказал своему подчиненному, и тот, покорно согнувшись, быстро удалился из помещения. Сам лейтенант с улыбкой на лице подошел к нам и, ничуть не смутившись, что его застали за таким неприглядным занятием, приветливо поздоровался с нами.

— Спроси у него, зачем он бил солдата, — попросил я своего переводчика. — Скажи, что бить — это поступок, не достойный офицера, что в нашей армии он был бы очень сильно наказан за такие действия и это повлияло бы на его служебную карьеру.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал мне переводчик, выслушав афганского офицера, — он сказал, что до Апрельской революции офицерам разрешалось таким образом наказывать солдат. Сейчас такой способ воспитания запретили, а зря. Но он и другие офицеры считают, что физическое наказание — самый эффективный и надежный метод в работе с солдатами. Поэтому он его и применил.

— А за что он так наказал своего солдата? В чем тот провинился? — спросил я снова переводчика.

— За то, — ответил он, — что тот плохо заправил постель офицера и не очень чисто прибрался в его комнате.

— Давайте не будем вмешиваться в их дела, — посоветовал мне офицер из нашей группы. — Если они законно били своих подчиненных и уверены, что только так их и надо воспитывать, то от наших слов и убеждений, воззваний к совести ничего не изменится. Пускай делают что хотят, потому что это их страна и живут они по своим законам. Мы же сюда приехали на экскурсию: на них поглядеть, себя показать. Посмотрели здесь, пойдемте во двор, там, наверное, уже собрались остальные солдаты.