Хэйл был не единственным лингвистом, способным быстро осваивать огромное количество не родственных друг другу языков. Однако он выделяется среди них по количеству историй, посвященных его способностям. Пожалуй, каждый, с кем я беседовал на лингвистических конференциях, знал хотя бы одну такую историю или человека, который мог рассказать нечто подобное как очевидец. Однажды Кен вел беседу со служащей ирландского посольства на ее родном языке, пока она не начала умолять его остановиться, сказав, что знает ирландский хуже его. Японский он выучил, посмотрев небольшой сериал «Сёгун» с субтитрами. В другой раз, будучи в Австралии, он попросил знакомого аборигена по имени Джордж Робертсон Джампиджинпа обучить его местному языку. Урок начался в десять утра, а к ланчу Хэйл, не знавший до того дня ни слова на этом языке, уже свободно на нем разговаривал. Всеобщее восхищение его талантами разделяли и коллеги, говоря о проделанной им научной работе, что «она не могла быть выполнена человеком, не являющимся от природы полиглотом и тем, для кого этот язык не был родным» (так писал лингвист Виктор Голла). Казалось, коллег-лингвистов не беспокоило, что сам Хэйл ненавидел окружавшие его мифы. «Опять они за старое», – ворчал он, услышав очередную историю.

Один из полезных способов оценить возможности гиперполиглота состоит в том, чтобы выяснить, на каких языках он «разговаривает», а на каких «говорит». О себе Хэйл сообщал, что разговаривать мог лишь на трех языках (английском, испанском и вальбири – языке австралийских аборигенов). На остальных он только говорил, то есть мог произнести несколько слов на несколько тем, но не мог применить знания в различных житейских ситуациях – например, предложить спутнику первым войти в дверь, поскольку те кусочки языков, которые он знал, не включали в себя такие выражения, как «только после вас» или «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». На некоторых языках он затруднялся сказать даже такое простое слово, как «да». Все это относится к области «разговора», и Хэйл признавался: такими навыками он не владеет. Здесь уместно вспомнить историю, как он, прочитав за время авиаперелета самоучитель финского языка, начал говорить по-фински, приземлившись в аэропорту Хельсинки. Это лишь один пример умения «говорить» на языке (та же ситуация была с норвежским языком).

Один из его сыновей, Эзра, рассказывал, что знание языков помогало его отцу во многих случаях: оно добавляло красок в повседневную рутину; оно растапливало лед в неловких ситуациях; оно отделяло его от окружающих и помогало преодолеть стеснительность. «Помню, как решил снять его на видео и предложил ему взять на кафедре аудиовизуальных технологий видеокамеру, – рассказал мне Эзра. – Его реакцией было что-то типа: “Ты с ума сошел? Мы не можем вот так запросто туда прийти и попросить камеру”. Когда же мы все-таки туда пришли и рассказали, чего хотим, три сотрудника кафедры пришли в восторг от нашего плана. Отец при этом лишь неловко молчал.

Вот если бы видеооборудование требовалось взять в китайском посольстве, он бы сам проявил инициативу, пошел туда не раздумывая, поговорил с ними по-китайски, а еще лучше на каком-нибудь редком диалекте, и, конечно, получил бы желаемое. Но так как у него не было ничего общего с теми, кто работал на кафедре Массачусетского технологического института, он просто боялся туда идти».

Как и Меццофанти, Хэйл оказался пойман в объектив славы, поэтому его подход к изучению языков по принципу «что-то оттуда, что-то отсюда» из-за благоговейного трепета (или зависти) превращался в представлении окружающих во «все или ничего». Его талант становился публичным постепенно. Сначала он демонстрировал свою виртуозность в университете; затем репутация ученого вкупе с его дружелюбным великодушием привели к появлению более широких возможностей для изучения новых языков. В итоге появлялось все больше свидетелей, готовых поведать о его способностях репортерам. Впрочем, под вуалью славы скрывался все тот же робкий и скромный Хэйл, и именно этими качествами коллеги объясняли его стремление отречься от приписываемых ему достижений. Они считали, что он просто не хотел сознаваться в том, что это правда. Скорее всего, большинство историй действительно являлись мифами, а Хэйл не хотел выглядеть человеком, одержимым языками. Но люди хотели верить именно мифам, причем до такой степени, что попросту отказывались верить опровержениям. В качестве примера приведу интервью, которое он дал в 1996 году.

Хэйла спросили:

– Вы знаете, что вы своего рода легенда в области изучения языков. Ведь вы знаете столько языков и так быстро их учите. Можете дать несколько советов по этому поводу?

– Я легенда? Это абсолютная выдумка! Позвольте мне развенчать этот миф! Я скажу вам правду. Не вырезайте эту часть интервью!

– Обещаю, – ответил журналист.

– В действительности я знаю только три языка, включая английский. Поэтому выучил я всего два: вальбири и испанский. Это те два языка, про которые я могу сказать, что знаю их.

– А как же навахский?

– Я знаю о нем многое, но не могу общаться на навахском.

– Но это неправда.

– Самая что ни на есть правда. Я не могу общаться на навахском. Я могу на нем что-нибудь сказать, и люди станут думать, что я общаюсь, но если человек мне ответит, я не смогу адекватно отреагировать. Говорить на языке и общаться на нем – это абсолютно разные вещи. Общение на языке действительно отличается от знания некоторых слов.

После этого он все же поделился некоторыми методами, с помощью которых он сшил свое лингвистическое лоскутное одеяло. Сначала, сказал он, вам нужно разобраться со звуками, поэтому попросите носителя языка произнести слова, обозначающие части тела, окружающие предметы, названия животных, деревьев. Пятьдесят слов дадут вам основное представление, для тональных языков потребуется больше. Затем попросите обучить вас нескольким существительным и глаголам и начинайте строить предложения. Научитесь строить именные словосочетания. Активно используйте все новое, не полагайтесь только на учебник, где все для вас разжевали. «Мне удается выучить в десять раз больше, если я следую этому методу, потому что таким образом я могу себя слышать. Это необходимо. Нельзя просто смотреть на это», – сказал Хэйл.

Хэйл также порекомендовал как можно раньше учиться строить сложные предложения. В школе к этому приступают слишком поздно, но поскольку такие предложения часто попадаются в примерах, выучить их несложно. Так что научитесь строить придаточные предложения, потому что тогда, даже не зная слово «бита», вы сможете сказать «та штука, с помощью которой вы бьете по бейсбольному мячу». «Сам я никогда не пробовал следовать этому совету, но если бы я когда-нибудь начал изучать еще один язык, я знаю, что такая конструкция мне бы пригодилась. И конечно, когда ты можешь использовать сложные предложения, это производит должный эффект».

Насколько мне известно, никто не оценивал способностей Хэйла и не пытался каким-то образом измерить его когнитивные навыки. «Воспринимайте способности Кена так, как вы, возможно, воспринимаете способности Моцарта, – написал мне в электронном письме Сэмюэл Джей Кейзер, лингвист из Массачусетского технологического института. – Талант Кена к изучению языков очень похож на талант Моцарта, это потрясающий дар, неврологическая подоплека которого неизвестна».