Посовещавшись, Зеленка выступила вперед:

— Тогда излагай, с чем пришел, дурак. Зачем тебя к нам призрак отослал?

— Сказала, вы мне можете помочь. Я работаю шутом при дворе короля Британского Лира. Свою младшую дочь Корделию он изгнал, а мне она, признаться, несколько по нраву. Моего подручного Харчка он отдал этому мерзавцу ублюдку Эдмунду Глостерскому, а мой друг Едок отравился и теперь вполне себе покойник.

— И не забудь, что на заре тебя грозились повесить, — добавил Кент.

— Этим, дамы, головы себе не забивайте, — рек я. — «С петлей на шее» — мое статус-кво, а не состояние, требующее вашего вмешательства.

Ведьмы опять сбились в кучку. Много шептались и даже отчасти шипели. Затем прервали пленум, и Бородавка — очевидно, главная в их шабаше — сказала:

— Этот гадкий Лир — не подарочек.

— Когда последний раз пошел в христиане, ведьм они потопили изрядно, — сказала Дылда.

Кент кивнул, опустив очи башмакам:

— Да, Малая Инквизиция — нечем здесь гордиться.

— Еще бы — мы десять лет их заклятьями оживляли, дабы отомстить, — сказала Бородавка.

— Вон у Розмари в сырые дни до сих пор омутная вода из ушей льется, — подтвердила Дылда.

— Ага, и карпы отъели мне мизинцы с ног, пока я на дне валандалась, — сказала Зеленка.

— Раз мизинцы у нее так гефилтовало[71], пришлось нам искать заколдованную рысь и у нее брать — на замену.

Розмари (она же зеленоватая) мрачно кивнула.

— За две недели снашивает башмаки — зато ни одна ведьма с нею не сравнится, если нужно белочку на дерево загнать, — сообщила Дылда.

— Это правда, — подтвердила Розмари.

— Но лучше костров, — вставила Бородавка.

— Вестимо, и это правда, — сказала Дылда. — Никакие кошачьи мизинчики тебя не починят, коли у тебя вся анатомия отгорела. Жечь Лир тоже был мастак.

— Я тут не от Лира, — сказал я. — Я тут исправить безумство, им учиненное.

— Ну так а что же сразу не сказал? — спросила Розмари.

— Нам всегда в охотку на него проказ наслать, — сказала Бородавка. — Проклясть его проказой?

— С вашего дозволенья, дамы, не желаю я никакого урона старику. Я лишь хочу возместить тот, что он нанес.

— Простое проклятье полегче будет, — сказала Дылда. — Чуть слюны кожана в котел — и он пойдет у нас на утиных лапах еще до завтрака. И закрякает, если за услугу у тебя найдется шиллинг или свежезадушенный младенец.

— Я хочу только вернуть себе дом и друзей, — сказал я.

— Что ж, коли тебя не переубедить, нам надобно посовещаться, — сказала Розмари. — Петрушка, Шалфея — на минуточку? — И она поманила товарок к старому дубу, где они принялись шептаться.

— Петрушка, шалфей и розмарин? — поинтересовался Кент. — А темьяна что, нету?{1}

Розмари вихрем к нему развернулась:

— О, темень-то хоть глаз коли, да ты пойдешь ли, красавчик?

— Выступила первый сорт, карга! — воскликнул я. Мне грымзы даже понравились — ум у них заточен как надо.

Розмари повела целым глазом и, повернувшись к графу тылом, задрала юбки. Нацелив на Кента иссохший зад, она погладила себя артритной лапой.

— Крепко и кругло, добрый рыцарь. Крепко и кругло.

Кента едва не вырвало, и он отступил на несколько шагов.

— Боже нас спаси! Прочь от меня, жуткая карбункулярная шалава!

Я б отвернулся — было бы прилично, — но зеленой анатомии мне раньше видеть не доводилось. Человек послабже духом моментально выцарапал бы себе глаза, но я же философ — я знаю, что увиденного не развидишь, поэтому я претерпел.

— По коням, Кент, — рек я. — Чудищ имать — твое призванье, и вот тебя призвали несомненно.

Кент рванулся прочь, ударился о дерево и едва не лишился чувств. Оглушенный, он сполз по стволу.

Розмари опустила юбки.

— Обманули дворянина на четыре бочки тины. — Сгрудившись вместе, мегеры снова заперхали. — Но мы тебя огадим хорошенько, как только с дураком разберемся. Одну минуточку…

Ведьмы пошептались, после чего вновь завели свой хоровод вокруг котла.

— Турка нос, татарский рот[72],

Молоки грифона, мартышкин живот.

Тигриные муди покрином натрем —

И как все исправить, тут же поймем.

— Ох, дрянство, — сказала Шалфея. — У нас мартышкины животы кончились.

Петрушка заглянула в котел и помешала.

— Ничего, обойдемся. Можно заменить пальцем дурака.

— Нет, — твердо рек я.

— Ну тогда пальцем вот этого чарующего оковалка человечины с ваксой в бороде. На вид он вполне дурак.

— Нет, — рек Кент, еще не очень пришедший в себя. — И это не вакса, а хитрая маскировка.

Ведьмы посмотрели на меня.

— Без мартышкина живота или пальца дурака на точность рассчитывать не придется, — сказала Розмари.

Я ответил:

— Давайте обойдемся и доблестно двинемся дальше — что скажете, дамы?

— Ладно, — ответила Петрушка, — но если мы тебе судьбу расхреначим, с нас взятки гладки.

Помешали в котле еще немного, опять заунывно попели на мертвых языках, чуточку повыли — и наконец, когда у меня уже совсем слипались глаза, в котле вскипел огромный пузырь, а когда лопнул, из него повалил пар. В этом облаке проступило громадное лицо — точь-в-точь трагическая маска, которую надевают странствующие фигляры. В ночном тумане она слабо светилась.

— Дарова, — сказало громадное лицо. Похоже, оно говорило на кокни и было чуть подшофе.

— Здравствуй, ряха паровая, — молвил я.

— Дурак, Харчка тебе пора спасать.

Дуй в Глостер, не то кровь замучишься смывать.

— Да ебать-колотить, и этот стишками? — рек я ведьмам. — Неужели привидения-прозаики все повывелись?

— Ша, дурак! — рявкнула Шалфея, которую я вновь стал называть про себя Бородавкой. Лицу же она сказала: — Виденье самой темной силы, с «куды бечь» и «чё делать» мы вроде разобрались, но вот дурак тут надеется на инструкции касаемо «как».

— Эт я поал. Но тут звиняйте, — рекла в ответ ряха паровая. — Я не медленный газ, знаете, — просто у вас в рецепте недоставало мартышкина живота.

— В следующий раз два положим, — сказала Шалфея.