Резко оттолкнувшись от парапета, Анна ушла с балкона обратно в комнату. Ослепленная ярким утренним солнцем, она плохо видела в полутьме и, открыв гардероб, наугад вытащила одно из платьев, приложила к себе, вглядываясь в мутное отражение в зеркале на дверце шкафа. Когда она собиралась в дорогу, ей и в голову не пришло захватить с собой что-нибудь черное: кто же берет черное в свадебное путешествие?

Но теперь, надевая зеленое или розовое платье, бледно-голубое или белое, Анна всякий раз ощущала новый прилив раскаяния оттого, что не носит траур по Николасу. А ведь это было далеко не самое худшее. С горящими от стыда щеками она отвернулась от зеркала и начала рыться в ящике комода в поисках чулок. Хуже всего то, что иногда она вообще забывала о Николасе, переставала думать о нем. Иногда – сохрани ее Бог! – мысли Анны целиком и полностью занимал его брат.

Уроки кораблестроения продвигались с успехом, которого она не смела даже ожидать. Ей пришлось признать, что мистер Броуди отнюдь не глуп, к тому же у него уже имелись обширные, хотя и беспорядочные познания о предмете, почерпнутые благодаря морской практике. Их уроки частенько заканчивались рано, потому что она не успевала подготовить достаточно материала для изучения.

Больше всего его заинтересовало проектирование паровых двигателей. Увы, сама Анна больше разбиралась в деревянных и металлических конструкциях. Она даже послала Эйдина в город за недостающей литературой, но он вернулся с пустыми руками: все, что ему удалось найти, было издано на итальянском языке. Для их плана такой пробел не был существенной помехой: Николас не занимался проектированием двигателей, а мистер Грили (если таковой вообще существовал) безусловно не стал бы экзаменовать Броуди по этому предмету. Но Анна оказалась прирожденной учительницей – сама мысль о невозможности удовлетворить любопытство своего ученика была ей неприятна. Даже такого ученика, как мистер Броуди.

Несмотря на успехи в обучении, между ними все время ощущалась скрытая напряженность, взаимная настороженность, не дававшая ей покоя. Анна тщательно следила за тем, чтобы ни на минуту не оставаться с ним наедине. Ей приходилось постоянно держаться начеку в его присутствии. Она старалась не вспоминать о том, что всего неделю назад он спас ей жизнь, вырвал из рук похитивших ее негодяев. А потом держал ее в объятиях, утешал, согревал – вот она и вообразила, будто у него доброе, отзывчивое сердце. Однако никаких подтверждений своему предположению после того случая она не получила. Напротив, иногда ей казалось, что мистер Броуди ее ненавидит. Хотелось знать: за что?

Анна села на край кровати, чтобы натянуть чулки, и вдруг с поразительной отчетливостью вспомнила о событиях, случившихся в коттедже разбойников. Может, Броуди рассердился из-за того, что она не бросилась ему на шею в благодарность за спасение? А может, считает себя неотразимым и обижается, потому что она не оценила его по достоинству? Если так, значит, он еще более самонадеян, чем она думала. Презрительно хмыкнув, Анна рывком натянула через голову нижнюю юбку.

С того самого дня она старалась держаться подальше от Броуди, неизменно отгораживаясь от него ледяной стеной безупречной вежливости. Ей приходило в голову, что такое отношение его раздражает, и ее бы это ничуть не встревожило, напротив, она была бы весьма довольна, вот если бы только… если бы его раздражение проявлялось как-то иначе. Каким-нибудь обычным, более понятым образом. Но он противопоставил ее холодной любезности тактику высмеивания, причем действовал так хитро и тонко, не прибегая к словам, что даже сама Анна не смогла бы определить, как ему это удается.

Чаще всего Броуди глазел на нее с веселым любопытством и даже с немного озадаченным выражением, словно изучал редкостный экземпляр некоего экзотического подвида женских особей, о котором знал только понаслышке, но никогда раньше не видел. Однако порой его взгляд менялся: он вдруг начинал разглядывать ее с откровенным и жадным, даже несколько преувеличенным мужским интересом, рассчитанным на то, чтобы вогнать ее в краску, а не польстить ей. Анна это прекрасно понимала, но тем досаднее было сознавать, что его маневр достигает цели.

Она твердила себе, что уловки мистера Броуди смешны и не вызывают у нее ничего, кроме презрения. Николас никогда бы не опустился до подобных низких приемов: он был джентльменом. Но сонные жаркие дни тянулись бесконечно, и Анна все чаще и чаще ловила себя на том, что ее непослушные мысли все дальше уходят от воспоминаний о безупречных качествах благородного и порядочного мужа, которого она потеряла, и сосредоточиваются на дьявольских проделках его брата-близнеца.

Все происходящее сбивало ее с толку, ей становилось стыдно. С горечью Анна размышляла о том, что мистер Броуди уже позволил себе с ней больше вольностей, чем ее дорогой Николас за все годы, что она его знала, и даже за те шесть месяцев, что они были помолвлены. А хуже всего то, что она сама ему позволила. Мысль об этом терзала ее неотступно. Мысленно она искала себе оправдания. Пусть будет хоть что-нибудь, все, что угодно, лишь бы смягчить позор, сжигавший ее от того, что она не просто терпела его приставания, а ответила на них.

И вдруг ее осенило. Оправдание было найдено, и оно полностью освобождало ее от чувства вины. Все дело заключалось в том, что в обоих случаях, когда Броуди вел себя с ней неподобающим образом, она была не в состоянии дать ему достойный отпор. Да, она за себя не отвечала: ему дважды удалось застать ее в крайне уязвимом положении. В первый раз он вообще воспользовался тем, что она спала! Ну… почти спала. А во второй раз это случилось, когда она еще не оправилась после столкновения с насильниками. Она сама не понимала, что делает. Вот и все. Она была не в себе.

Успокоенная и довольная собой, Анна встала и принялась застегивать рукава платья. Она больше не будет терять сон, тратить время и нервы из-за мистера Броуди. И без того уже слишком много сил ушло на бесплодные размышления о том, что она не та честная и порядочная женщина, какой всю жизнь себя считала. Вся вина лежала исключительно на нем одном. Человека, способного воспользоваться слабостью вдовы своего брата, можно было назвать только отъявленным негодяем, лишенным чести и совести. Он не заслуживал ничего, кроме презрения.

Анна расправила юбки, всунула ноги в туфли, укрепила шпильки в волосах и ущипнула себя за щеки, чтобы выглядеть румяней. Сегодня она будет рассказывать ему о пиллерсах и карленгсах <Строительные элементы судна, продольные и поперечные балки.>. И что бы он ни делал – никакие насмешки, ни издевательская вежливость, ни тонко замаскированные двусмысленности, ни пламенные взгляды, бросаемые исподтишка на ее грудь, – ничто ее не смутит. Она неуязвима для него. Он грубый навязчивый хам, а она настоящая леди. Оставалось только удивляться, как ему вообще удалось так сильно затронуть ее с самого начала. Но теперь этому пришел конец. С сегодняшнего дня начнется новая жизнь.

* * *

– Мистер Броуди.

– Мэм?

– Нюхать мясо перед тем, как положить его в рот, считается неприличным.

Броуди задумчиво прищурился на кусочек жареной свинины, который только что подцепил вилкой.