или он нашел другие сейфы, которые я должен взломать. Как только они открыли двери гардероба, я обмяк, твердо решив, что заставлю этих людей отработать свое жалованье.

С мягким стуком я ударился об пол и закатил глаза.

Ни один из них ко мне не прикоснулся – несомненно, выполняя приказ Баска. Я со вздохом встал и, проходя мимо Острого, закатил глаза к потолку.

В ответ он мог лишь блеснуть в свете лампы.

– Помни, что я тебе говорил, – донесся до меня еле слышный шепот.

Охранники вздрогнули, но ничего не сказали.

Тыкая в меня дубинками, они заставили меня спуститься по лестнице и зайти в еще одну пыльную комнату, где по кругу были расставлены ящики: обстановка напоминала какую-то захудалую арену для боев под одной из таверн Красса. В центре круга стоял голый до пояса человек, похожий на жабу; его мускулистую грудь покрывали геометрические узоры – татуировки, сделанные на Разбросанных островах. Пот стекал с него ручьями. Его огромная бритая голова со множеством бугров сияла в свете ламп. Под его глазами были синяки, словно он целый год не спал. На пальцах рук и ног виднелись кольца из зеленоватого металла. Таких бесстрастных людей – да и жаб, если уж на то пошло – я никогда еще не видел.

– И что теперь? – спросил я у своих тюремщиков.

Они затолкали меня в круг, а человек тем временем задвигал плечами и закрутил головой. Я часто бывал на аренах Таймара и поэтому сразу распознал в нем бойца.

– Баск, ты спятил? – Я понятия не имел, здесь ли он или нет, но все равно обратился к нему. – Я замочный мастер, а не кулачный боец!

Из темного коридора, где ждали двое, донесся шепот. Кто-то взмахнул рукой. Охранники толкнули меня на пол.

Наказание. Наверняка это наказание – за то, что я посмел прикоснуться к тору. Я не знал, понимает ли он, что я с ним сделал, и слышал ли он вообще о вселении. Я вообще ни хрена не знал, если не считать того, что сказал мне Острый: что все это слухи, о которых не упоминает Кодекс, слухи, о которых половина Арка забыла с тех самых пор, как Никс начал выплевывать мертвых. У времени есть одна ужасная привычка: она пожирает знания.

Человек поднял кулаки и заплясал вокруг меня, притворяясь, будто наносит мне удары. Я покачал головой.

– Я не боец.

Больше я ничего не сказал, но он, вероятно, предположил, что я добавил: «Поэтому, пожалуйста, бей меня сколько хочешь».

Он с радостью выполнил мое желание. Его кулак с медными кольцами на каждом пальце врезался в мои ребра. Я осел на пол и сжался в комок; волны тепла прокатились по моему телу.

Он подтолкнул меня ногой. Я заметил, что его взгляд бегает из стороны в сторону – он слишком много внимания уделял охранникам. Кроме того, мне было холодно, однако с него продолжал течь пот.

Мне знакомы многие проявления страха. У кого-то он проявляется в виде дрожи и холодного пота. Другие предпочитают скрывать его за ухмылкой или наигранной невозмутимостью. Человек-жаба принадлежал к числу последних. На меня он смотрел, словно извиняясь. Но ему не очень стыдно, подумал я, когда он пнул меня в бок.

– Чего ты добиваешься, Баск? – спросил я, снова обращаясь к невидимому человеку.

Нет ответа.

Я поднялся и решил подыграть – насколько это в моих силах. Мне нужны сведения, а ради них можно немного потерпеть. Между нами вращались наши кулаки: два грязных, два светящихся. Я ударил первым – это был удар с широким замахом, абсолютно бесполезный. Костяшки пальцев бойца, словно колотушка, врезались в мой подбородок, а затем в мой нос. Это повторялось снова и снова. Мое лицо превратилось в маску боли.

Ярость заставила меня встать с грязного пола. Я попытался вцепиться в соперника, но он обхватил меня за голову, подтянул к себе и ударил коленом в живот. На колене не было меди, поэтому удар на меня не подействовал, но все равно было неприятно ощущать, как в тебя раз за разом врезаются чьи-то конечности.

Я вывернулся. Если бы я был существом из плоти и крови, то уже сломал бы себе шею. На секунду я высвободился, но затем на меня снова обрушились кулаки – и на этот раз противник бил меня более отчаянно, чем раньше. Я отбивал один удар за другим, пока снова не оказался на полу. В глазах у меня помутнело.

Превозмогая боль, я заметил, что к нам бросились охранники. Я уже собирался оскорбить всех их предков, как вдруг понял, что им нужен не я, а боец. Осыпая его проклятиями и угрозами, они прижали его к ящикам.

Это было испытание – проверка, а не наказание. Баск хотел воссоздать произошедший с нами случай, но так, чтобы находиться за пределами досягаемости. Неизвестно, понял ли он, что я в него вселился, но он хотел увидеть это снова. Видимо, им руководила жажда наживы; он почуял новые возможности. Мысль об этом заставила меня улыбнуться.

Острый однажды процитировал слова некоего драматурга о том, что театр – единственная радость, доступная всем. Тогда я презрительно фыркнул в ответ, но сейчас понял, что это правда. Да, арены Таймара и Сараки предназначены для отбросов общества, но по сути своей они – тоже театральная сцена. Поднимающийся занавес? Первый удар. Остроумный диалог? Парирование и блоки. Крещендо? Треск пробитого черепа, облачко голубого дыма, хлюпающий звук, с которым уходит внутрь сломанная скула. Все это – спектакль, такой же, как и данная ситуация. Я был героем своей собственной жалкой пьесы. Теперь я все понял: Баск не собирался рисковать мной – он просто хотел побудить меня к действиям.

Когда они вытолкнули бойца обратно на арену, на его лице было написано, что ему тоже все ясно. Он знал, что он – расходный материал. Эти слова повисли между нами в спертом, наполненном потом воздухе.

Я позволил ему бить меня снова и снова, и время от времени сам атаковал, просто чтобы ему было не скучно. Мои удары едва его задевали, и уж тем более не останавливали, однако я чувствовал, как он отшатывается после каждой мощной атаки. Я с ужасом думал о том, сколько крови я бы уже потерял в настоящей драке. Оставалось благодарить судьбу за то, что я уже умер.

Этот фарс продолжался почти час – до тех пор, пока плечи человека не согнулись практически необратимо, до тех пор, пока в нем не осталось ни одной капельки пота. Я встал, упершись руками в колени и тяжело дыша – просто по привычке. На моем теле появилось двадцать сияющих белых