– Когда Елена Юрьевна это сделала?

– Полгода назад или около того. Меня не предупредила, вероятно, опасалась, что я постараюсь ее отговорить. Я узнал об этом не так давно. А во всех каталогах уже наверняка указано, что полотно принадлежит именно тебе.

– И ты не расстроился?

– Так ее же вещь. Как я могу возразить? Раз она так решила, значит, знала, что делает. К тому же я теперь полностью поддерживаю ее решение.

Слышать такие слова было чрезвычайно приятно.

Обо всем этом Надя вспоминала, когда вернулась домой. А позже, уже лежа в постели, поняла, что именно сегодня стало окончательно ясно: Холмогоров не вернется к ней никогда. И сейчас подумала об этом спокойно, словно всегда знала это.

Утром она проснулась с ощущением каких-то перемен. Словно ход времени изменился и внезапно наступила весна, но не слякотная, а самый ее разгар, когда начинает вылезать трава, по утрам светит солнце и поют птицы. Надя посмотрела на шторы и увидела за ними серые сумерки, а возле рам искрились в свете уличных фонарей разводы морозного дыхания, отчего в душе возникло легкое разочарование. Потом пришла мысль: в мире вряд ли что может измениться к лучшему так внезапно. Как и в ее собственной жизни.

Журнал «Подмостки», где она работала, умирал. Правда, умирал давно, а теперь наступила агония: почти все сотрудники разбежались, остались главный редактор, главный бухгалтер, Надя и пенсионер Ключников, совмещающий работу в трех редакциях (старичок трудился еще обозревателем в журнале «Ночная жизнь» и вахтером в «Высокой моде»). Ввиду такой занятости и потому, что занимался поиском рекламодателей, в «Подмостках» Ключников появлялся редко, а Надя была вынуждена приходить в редакцию каждый день и просиживать там до вечера. Только она не просиживала, а работала. Вот и сегодня надо подниматься и идти, хотя очень хочется поваляться в постели подольше.

Собираясь на работу, она включила телевизор, желая послушать городские новости, потом фен, чтобы высушить волосы, а потому не услышала телефонный звонок. Вернее, услышала, но подумала, что звук доносится с экрана, а когда поняла, что надрывается ее аппарат, удивилась, кто может ей звонить в такую рань. Сняла трубку с надеждой: вот сейчас раздастся голос главного редактора, который сообщит о кончине журнала и о том, что на работу можно больше не приходить. Мысль пронеслась сквозь сознание в одно мгновенье, Надя даже успела представить, как трудно будет найти новую работу.

– Ну, слава богу! – прозвучал в трубке знакомый голос, однако не шефа «Подмостков», непонятно чей. – А то я уже волноваться начал: утро, ты не снимаешь трубку, не случилось ли чего… Что ты молчишь? У тебя все в порядке?

Только после этих слов она сообразила, кто говорит, и еще больше удивилась. Саша? Почему? Зачем?

– Все в порядке, – ответила Надя, – собираюсь на работу.

– Прости, что давно не звонил. Мотаюсь по площадкам, даже дома в Москве редко бываю. Много раз хотел позвонить, но каждый раз не решался.

Хотел позвонить? А разве он не знал, что бывшая жена не желает с ним разговаривать и даже слышать о нем, мечтает его забыть? Ну, может, не сразу забыть, и если бы Саша и правда позвонил…

– Тебе что-то надо? – спросила Надя. – Извини, у меня нет времени на разговоры, и так уже на работу опаздываю.

На самом деле время было. Да и спешить в редакцию тоже нужды не имелось.

– Если честно, мне тебя не хватает, – с грустью в голосе произнес Холмогоров, – но речь не о том. У меня к тебе предложение. То есть я хочу спросить: ты не думала работу сменить? Дело в том, что одной кинопроизводящей компании срочно требуется редактор. Зарплату предлагают неплохую. Только надо срочно решать, потому что желающих много. Им нужен квалифицированный, образованный человек, а среди всех моих знакомых только ты полностью соответствуешь их требованиям.

– Спасибо, но…

– Не отказывайся сразу, подумай, – не дал договорить Саша, – подумай лучше, что тебе по душе. Я позже перезвоню, а лучше подъеду, и мы поговорим.

– Ты разве в Питере? – удивилась Надя.

– Ну да, – признался Холмогоров. – Давно хотел вернуться сюда, потому что меня с этим городом многое связывает. Лучшее время моей жизни, лучшие годы прошли здесь. И самые светлые воспоминания тоже связаны с ним, единственная девушка…

Александр помолчал. Потом вздохнул и спросил:

– Когда мне позвонить, чтобы условиться о встрече?

Надежда растерялась и сказала первое, что пришло в голову:

– Вечером.

– Тогда я подъеду, чего зря по телефону болтать. Приду, расскажу все подробно… Тогда до вечера.

Холмогоров закончил разговор, раздались гудки, а Надя продолжала стоять возле аппарата с трубкой в руке. Наконец положила ее на рычаг и опустилась в рядом стоящее кресло. Рада ли она тому, что бывший муж позвонил? А ведь когда-то вздрагивала от каждого звонка, надеясь, что это он вспомнил о ней… Но Саша не звонил. А сегодня как ни в чем не бывало объявился. Вдруг предложение работы – только повод для того, чтобы увидеться с ней и возобновить отношения? Нет, последнее вряд ли – у него наверняка кто-то есть. Но работа, новая работа, ей нужна. Даже очень нужна. А Саша? Может, Холмогоров и вправду хочет вернуться? Иначе зачем бы он стал петь дифирамбы городу, в котором у него осталось все…

Надя продолжала думать об этом и в вагоне метро, и позже, когда открывала своим ключом дверь редакции, когда просматривала материалы, подготовленные в очередной выпуск. Почти все было написано ею, и теперь она читала статьи и рецензии, не вникая в текст, словно это были чужие строки, чужие суждения, мысли незнакомого ей человека. «Театр как вид искусства не умрет никогда, потому что имеет перед кино одно преимущество – преимущество живого общения, соприкосновения с подлинной, хотя и выдуманной жизнью, которое ощущается во всем: в тембре не искаженного записью голоса актера, в скрипе кресел в зале, в запахе цветов и тепле собственных ладоней, рождающих аплодисменты. Да, у кино есть свои преимущества: из десятков дублей можно выбрать лучшие, а потом смонтировать из них фильм. В кино может быть настоящий ветер, и льющийся с неба дождь, и молния не бутафорская, а самая взаправдашняя, и крупный план имеется. Но в фильме никогда не найдется места единению зрителей и актеров, никогда не будет взглядов глаза в глаза, счастья зрителей дышать одним воздухом со своими кумирами. Нет в кино и счастья творцов – возможности выйти в последний раз на подмостки, чтобы умереть на любимой, истертой собственными подошвами сцене…» Неужели это она написала?

С Надей случилось какое-то раздвоение личности. Одна ее часть пробегала глазами строки статей, а другая размышляла совсем об ином.

Если Холмогоров не обманул и какой-то студии в самом деле требуется редактор, то она готова пойти туда. Но не потому, что работа обозревателя театральных постановок ей не нравится. Просто то, что нравилось ей, умерло само по себе. Не в ней умерло, а вообще, как скончался журнал «Подмостки», отчего попытки его реанимировать сродни попыткам сделать искусственное дыхание трупу.