* * *

С этим бужане и отправились назад к Бересту на двор. Обещание княжеской поддержки подбодрило Воюна, но Плетина и его сородичи оставались мрачны. То, как быстро и буднично завершилась беседа князя с киянами, их разозлило и разочаровало. Берест был спокоен: его опыт борьбы с русью из Киева насчитывал десять лет, и он большого толка от беседы и не ждал.

– Ну, а ты как? – Когда все уселись обедать и разобрали ложки, Берест взглянул через стол на Плетину. – Тоже к Святославу поедешь милости искать?

– Что мне-то ехать, – с досадой бросил тот. – Сына моего он не воскресит. И виры не заплатит.

– Не заплатит. На другой год приедут к тебе опять по дань – ты им снова будешь должен.

Плетина сжал губы, чтобы не выбраниться в чужом доме да за столом. Возразить было нечего. Сам Етон подтвердил: на будущий год русы снова придут по дань. И он, отдавший им жизнь сына и волю дочери, должен будет безропотно выложить на стол куницу.

– Конечно, – неторопливо прожевав кусок соленой рыбы, продолжал Берест, – если бы нашлись мужи и отроки неробкие, что без княжьего изволения, сами решились бы свой суд творить… Эти трое, – он кивнул в сторону княжьего двора, – бояре-то, не пустые ведь от немцев едут. Видал их обоз? Саней под сотню, а там небось чего только нет! Вино бочонками, соли, небось узорочья разного! Жеребцов ведут с два десятка, ты же видел? Сукна хорошего. Даже мечи рейнские могут быть.

– Ну и что?

– Поедут они восвояси по Моравской дороге. Вот я и говорю: если бы нашлось мужей храбрых десятка три-четыре…

– Да где таких удальцов взять? – с недоверием спросил Плетина. – У киян отроки конные, оружные.

– А у вас будто оружия нет? Топоры, да копья, да луки. Вот наше оружие. Будет луков с два десятка – задний их дозор одним махом снимем, и вот она, добыча наша.

– Какой задний дозор?

– Смотри. – Берест отодвинул горшок с остывающей похлебкой и провел черенком ложки длинную черту по столу, обозначая дорогу. – Поедут они, допустим, через лес. Они как ездят? Здесь передовой дозор, здесь сани, сзади – еще люди. Если сосен либо елей толстых подрубить два-три ствола и сбросить, чтоб обоз на части рассечь, то иметь нам дело придется только с задним дозором. А в нем человек с десяток всего. Если умело выстрелить – положим на месте. Все задние сани тогда наши. И лошади их.

Оба старейшины смотрели на него с разным чувством: один с тревогой, другой с изумлением.

– Ты что, сват, взабыль хочешь в разбой податься? – недоверчиво спросил Воюн.

– А что же – спустить им смерть сына моего? – горячо ответил Плетина. – Чуры мне не простят. Хоть как, да посчитаюсь с ними. Может, повезет… и не куницами я долг мой возьму, а как полагается…

– Нет, вы погодите! – Воюн даже встал. – Как же я с ними тогда поеду? Я ж хотел в Киев ехать…

– Ничего ты в твоем Киеве не добьешься! – осадил его Плетина. – Гляди, сам еще воротишься ли живым?

– Так дочь моя там же! Да перебейте вы здесь хоть всех этих – дочери моей это поможет разве домой воротиться? Как бы ей хуже не было. Разозлится Святослав за ваш разбой – и ее сарацинам продаст. Нет, вы уж эти глупости оставьте. Нет моего вам согласья. Не удастся ваше дело – даром головы сложите, а удастся – русов разозлите, на другой год Святослав придет и всю волость нашу выжжет, разорит, на дым пустит!

Плетина хотел возразить, но Берест, сидевший с той же стороны, тронул его под столом за колено. Он видел, что жреца не уговорить: привычка почитать покон и страх за дочь лишают его ратного духа. Другое дело – Плетина. Мир с русами не мог ему вернуть погибшего сына. Как и сам Берест, он жаждал посчитаться с обидчиками хоть как-нибудь. Но похоже, с Воюном им уже не быть заедино. А стало быть, и знать об их замысле ему незачем.

* * *

Берест и его гости удивились бы, если б услышали, как русы между собой бранят Унерада и Болву не меньше, чем это делали сами укромичи.

– Жаба ему в рот – возмутил, йотунов сын, всю Моравскую дорогу, а нам теперь здесь ездить! – ругался Одульв, вернувшись в гостевой дом и снимая дорогой кафтан. – Замужнюю бабу из дома у мужа на глазах уволочь – тут тебе не Купалии, а Радята уж не отрок! Известное дело, дань собирать тоже умеючи надо. А они со Сфеней и с Икмошей хренами меряются, кто больше наберет, перед князем выделываются, угрызки, а как людям после них через эти места ездить и свои дела делать – им нужды нет! Один глаз ему выбили! Поделом – могли бы и два выбить! Теперь придет к бужанам в посадники человек поумнее, так еще пять лет будет это все его дерьмо разгребать, чтобы здесь толком можно было что-то взять. А, Свенельдич? Я прав?

Одульв к началу четвертого десятка уже заметно облысел, но в остальном, довольно рослый, начавший полнеть, с ровным носом, серыми глазами чуть навыкате и красивой русой бородкой выглядел весьма представительно. Дорогое платье с отделкой греческими узорными шелками сидело на нем, как родная шкура. Не в пример Люту, который в цветном платье чувствовал себя не слишком ловко, хоть и шили ему это платье очень умелые руки.

– Мне здесь дани не собирать, – Лют слегка двинул бровями. – Етон меня ненавидит и жену мне до самой крады не простит.

– Ну, ты ж – иное дело, – Одуль осекся, сообразив, что упрек насчет уведенной жены можно отнести и к Люту. – Етонову жену отсюда Святослав отослал, а тебе княгиня отдала.

– Но что назад будем ехать, озираясь на каждый треск сучка – это верно. Благо буди тому мужику укромовскому, что упредил. Как поедем, я в замыкающий дозор два десятка поставлю, пожалуй что.

Вечером явился княжий отрок – позвать Люта к князю.

– Меня? – Лют привстал, удивленный. – Меня одного?

– Просит князь Люта Свенельдича. Для тайной беседы.

– Скажи, сейчас буду.

Под удивленным взглядом Одульва и вопросительным – Острогляда Лют неохотно поднялся и потянулся к стене за кафтаном. Потом замер.

– Не приодеть ли кольчугу? – ответил он на эти взгляды. – Чего угрызку от меня понадобилось на ночь глядя?

– Был бы он бабой… – хохотнул Одульв.

– Была бы на его месте Адельхейд, я бы бегом побежал. Но чего этому недобитышу от меня надо – ума не приложу.

Через княжий двор Лют прошел с тремя телохранителями – этого требовало достоинство его рода и положения. Кольчугу он надевать все же не стал, но четвертого своего телохранителя – меч-корляг с этим же именем – повесил на плечевую перевязь. В этот поздний час гридница была пуста: бояре и старцы разошлись по своим дворам. Етон ждал гостя, сидя у стола на верхнем краю. Перед ним на столе горел глиняный светильник с двумя плавающими в масле пеньковыми фитилями, стоял кувшин, две серебряные чаши, на блюде лежали куски запеченной оленины, хлеб и белел сыр. Лют воззрился на это с удивлением: Етон был один, только Думарь, давний телохранитель еще прежнего Етона, привычно скорчился на ступенях престола, обняв длинными руками упертый в пол меч, и, похоже, дремал. Все выглядело как приглашение к самой дружеской, доверительной беседе. Но даже у Люта, не склонного впускать людей в душу, было мало знакомых, кому он доверял меньше, чем Етонову подкидышу.