– Я занят. Разговариваю с мисс Хартман. Предложил бы то же и тебе, но поскольку ты в настоящий момент на цепи…

– Сукин сын… Ладно, скажу попроще. Орешки отрежу.

Бледная, дрожащая, Лана опустила голову, прилепившись взглядом к пожелтевшим клавишам.

Уоллас пробрался назад, к стойке.

– А что ты так завелась? – накинулся он на барменшу. – Ты ей кто? Мадам?

Мэддокс улыбнулась и произвела некий маневр, столь быстрый и ловкий, что Ооту даже не понял, как это было сделано – однако в результате его шмякнули физиономией о стойку, а его левое ухо щекотнуло холодное острие ножа.

Джослин наклонилась так, что ее черные кудри коснулись усов клиента, и шепнула:

– Богом клянусь, воткну прямо в мозги, если они у тебя еще остались… – Затем она повысила голос: – Давай, Лана, играй! Всё в порядке. Тебя никто больше не побеспокоит.

Ооту хмыкнул, но шевельнуться не рискнул. Принятая поза позволяла ему видеть Эла – на лице служителя закона, очнувшегося от дремоты у печки, появилась легкая ухмылка.

– Джосс, ты ведь не обвинишь меня в преувеличении, если я скажу, что вижу самого говнистого говнюка из всех, что здесь бывали? – спросил он свою противницу.

– Эла? – уточнила та.

– Да.

– Нет, против такого заявления я ничего иметь не буду. – Мэддокс посмотрела на придавленного к стойке клиента. – Я тебя сейчас отпущу, и мы с тобой сделаем вид, что ничего такого не случилось. И веди себя прилично.

С этими словами Джосс убрала руку, сунула нож-боуи в кожаные ножны под стойкой и поставила на нее два стакана. Ооту надел шляпу.

– За твое скорое освобождение, – шепнул он.

Они чокнулись, выпили, и барменша искоса взглянула на сонного помощника шерифа.

– Как все прошло ночью с Бартоломью? – спросила она еле слышным шепотом.

– Прошло, – коротко отозвался Уоллас.

– Гладко? Ничего лишнего?

– Ну, к концу дела Барт наверняка сто раз пожалел, что сболтнул тебе про те слитки.

– Я про другое спрашиваю. Вы ведь быстро всё провернули, да? Не тянули без необходимости?

– Билли напортачил.

– Как?

– Подробности без надобности. Что надо было, то и сделали.

– Ну, Билли ведь никогда ни в чем таком не участвовал. Увлекся, но…

– Говнюк мелкий. – Ооту достал из накладного кармана клочок бумаги и положил его на стойку.

Джосс развернула листок и увидела на нем рекламу шахтерских ботинок от Монтгомери Уорда.

– Это что за хрень? – удивилась она.

– Написал прошлым вечером. Заметки для тебя. Здесь то, что тебе надо сделать, когда я приду за тобой.

Джослин оттянула подтяжку и сунула записку в кармашек на своей клетчатой рубашке.

– Что с мальчишкой? Ты ему доверяешь? – засыпала она собеседника новыми вопросами.

– Ни на грош. Но выбирать-то не приходится. В одиночку мне не справиться, самому все не вытащить, так ведь?

– Ооту…

– Этим я займусь. Твое дело – сделать то, что там написано. Все получится. Мальчишку придется брать с собой. В метель там будет непросто.

– Знаю. Как время подойдет, я сама об этом заикастом сопляке позабочусь.

– Джосс…

– Тут я с тобой спорить не собираюсь. Он нехорошо обошелся с Бартом, так пусть и на собственной шкуре почувствует, что такое больно. Даже если и по дороге в ад.

Уоллас направился к вешалке и стал одеваться. Он уже застегнул последнюю пуговицу и протянул руку к двери, когда Джосс окликнула его. Мужчина повернулся. Она держала в руке тот самый листок с инструкциями.

– Прежде чем скажу, позволь тебя предупредить, – заговорила она. – Если я только увижу на твоей морде ухмылку или как ты закатываешь глаза, если услышу, как ты снисходительно фыркаешь…

– Господи, а покороче можно? Мне пора за Билли.

Джослин помахала листком.

– Вот этим я воспользоваться не смогу.

– То есть как?

– А вот так, Ооту, – не смогу.

– О… – Уоллас шагнул обратно к стойке.

– Я же сказала – ни слова.

– А я только и сказал, что «О». Это ничего не значит и никакого отношения не выражает. И вообще, почему ты ничего не сказала, когда я дал его тебе? Думаешь, мне не насрать, что ты читать не умеешь?

Первым, что ощутила, придя в сознание, Эбигейл, была жуткая боль в голове. А потом до нее донеслось эхо голосов, один из которых принадлежал ее отцу.

– Вот что, Лоренс, не надо повторять мне одно и то же. Ты прекрасно знаешь, почему мы здесь. И теперь, когда твой партнер выбыл из строя…

– Клянусь тебе, я…

– Не верю. Этот мудила хочет, чтобы я порезал его на кусочки.

– Убери нож, Айзея. Он будет говорить. Я это чувствую.

– Неужели, Ларри? Старина Стю знает что-то, чего я не знаю?

– Это все огромное…

– Недоразумение?

– Да, огромное…

– О нет, нет, нет. Порядок, Ларри. Сейчас я отрежу тебе большой палец, а потом мы продолжим нашу…

– Ладно, я…

– Нет, думаю, я лучше продолжу…

– Нам нужно пойти к Изумрудному дому.

– К тому большому особняку на дороге?

– Да.

Эбигейл открыла правый глаз. Через пять секунд в темноте проступили предметы и люди. Она сидела вместе с Лоренсом, Эмметом и Джун в каком-то помещении, со связанными за спиной руками. Помещение выглядело знакомым – арочные проемы, рухнувшая лестница, свисающая со второго этажа веревка… Трое мужчин в ночном камуфляже и масках – точнее, девушка только предполагала, что это мужчины, – деловито укладывали в черные рюкзаки какое-то оборудование.

Под аркой, которая вела в гостиную, лежал на животе, тихонько постанывая, Скотт. «А как же Джеррод?» – подумала журналистка. Неужели его так и оставили на улице?

Разве я не подстрелила кого-то в том старом доме?

– Что происходит? – шепотом спросила Эбигейл, наклонившись к отцу.

Тот повернулся, и она увидела, что правый глаз у него почти закрылся от жестокого удара.

– Пока еще не знаю, но… – начал было он говорить, но тут один из незнакомцев застегнул рюкзак и, подойдя, наклонился к Фостер.

– Грязная Гарриет[6]. – Он ухмыльнулся, и в прорези его маски блеснули ровные белые зубы. Эбигейл узнала голос. Он принадлежал человеку, угрожавшему Лоренсу, по имени Айзея. – А вот с малышом «Ругером» обращаться не научилась, да? Ты бы убила моего человека, Стю, если б на нем не было кевларового жилета. А вот порез над глазом нехороший. Надо зашить. – Он достал из кармана моток медицинского пластыря. – Но пока и это сойдет. – Айзея налепил пластырь на рану над левой бровью девушки, после чего резко оборвал его, и она застонала от боли.