С тех пор как я принес домой Далилу, я больше у окна не стою. Потому что никаких террористов я теперь не боюсь. Как только слышу, что она кончила есть, сразу ее из шкафа вынимаю и Дуди зову — чтобы он ее привязал и все за ней в шкафу убрал. Он привязывает Далилу к крану, затыкает раковину пробкой и наливает в нее немного воды. Получается что-то вроде озерца. Чтобы Далиле ночью было что попить. И чего мы только для нее в эту раковину не натаскали. Даже маленький лесок ей там соорудили. Чтобы она чувствовала себя как на воле и не подумала бы, что она человек. Потому что еще один человек нам не нужен. У нас тут и так уже людей слишком много. Мы налили на раковину немного жидкого цемента и воткнули в него красивый кусок дерева, а из оврага я принес несколько больших листьев, желудей и круглых камешков. Самые красивые камешки для Далилы подобрал: в роднике нашел.

И вот стоит наша Далила в своей раковине, как в овраге, и красоту наводит. Сначала начинает об дерево клюв чистить. Одну сторону — потом другую, одну — потом другую. Ну в точности как наш парикмахер Эдмонд, когда он бритву об кожаный ремень точит. Причем когда она все это делает, у нее крылья сзади сложены — совсем как у Шмуэля Коэна, когда он в субботу из синагоги возвращается и руки за спиной держит.

Потом она поднимает ногу и начинает взбивать перья на шее. Они шевелятся у нее, как живые, и в конце концов становятся такими же пышными, как мамина прическа на фотографии с бар мицвы Коби. Но прическа Далилы — это вам не то что мамина; она не одноразовая, не на один день. Мама вон один раз в душ сходит — и нет у нее больше никакой прически. И краска у нее с волос смывается, так что седые волосы видно. А Далила — она никогда не меняется. И прическа у нее на голове всегда одинаковая, и цвет волос всегда один и тот же.

После того как она заканчивает свои перья взбивать, начинает приводить их в порядок. Я зрелища лучше этого не знаю. Быстро-быстро так клювом своим каждое перышко — раз-раз-раз. Ни одного не пропускает. А в самом конце делает то, на что я люблю смотреть больше всего. Начинает свою голову так вот поднимать и опускать, поднимать и опускать. Как будто внутри шеи у нее механизм какой-то сидит, который ей голову в движение приводит. Мы, люди, так не можем. Кто знает, может быть, так она свои мысли в порядок приводит. Как перья. Может быть, из-за этого они разложены у нее в голове в идеальном порядке и никогда друг с другом не смешиваются. И никакая грязь к ним не липнет.

Когда мы ее выдрессируем, я буду каждую ночь ее на окно высаживать. Чтобы она там сидела, смотрела на овраг и террористов ждала. А я буду себе в это время преспокойненько спать. Как Бог, закончивший сотворение мира.

Я слышу, как Битон спускается к двери нашего подъезда, чтобы ее запереть. Она железная и закрывается на цепь с замком. В точности как в курятнике у нашей бабушки. Эту дверь нам тоже после нападения террористов поставили. Звяканье цепи и замка — это звук, после которого окончательно начинается ночь. Теперь до самого утра никто из дома не выйдет и никто в него не войдет. До без четверти шесть, когда за рабочими начнут подвозки приезжать. И вместе с нами здесь всю ночь будет наш страх сидеть. Как Далила с мышью в кухонном шкафу.

Когда папа умер и родились близнецы, нас стало семеро, и «Амидар»[27]дал нам квартиру семьи Эльмакайес, которая переехала в Ашдод. Их дверь была напротив нашей. У нас тогда буквально все в поселке с квартиры на квартиру переезжали. Все хоть ненамного, но свою жилплощадь увеличили. По улицам все время сновали люди с коробками и стульями в руках. Коби сказал, что квартиры стали раздавать только из-за выборов и что вообще-то, даже когда нас было только шестеро — когда еще наш папа был жив, — нам уже тогда должны были добавить как минимум пятьдесят шесть квадратных метров, и только из-за того, что папа отказался бросать бюллетень за кого надо, только поэтому мы тогда ничего и не получили. Но когда папа умер, Коби пообещал кое-кому, что мама проголосует за кого положено, и подрядчик из «Амидара» прислал к нам домой рабочих. Они сломали стенку и сделали нам из двух квартир одну.

Наша квартира имеет форму бабочки. В ней все повторяется по два раза. Две кухни, две комнаты побольше, две комнаты поменьше. И еще есть длинный коридор. Когда ты стоишь в конце этого коридора, тебе кажется, что две половинки квартиры отражаются друг в друге как в зеркале. Потому что все у нас тут в двойном количестве.

Когда нам расширили квартиру, мы сначала хотели, чтобы у каждого был свой угол, отдельно от других, и спали каждый в своей комнате. Но через месяц снова стали спать вместе. Потому что кому же охота только стены своей комнаты видеть, когда он спать ложится? Я вот, например, если ночью не слышу, что возле меня еще два или три человека сопят, вообще уснуть не могу.

Пока Ицик не принес Далилу, он тоже спал с нами вместе, но, когда принес, сказал, что поселит ее в старой кухне. «Там, — говорит, — для нее есть вода и ее ночью никто не услышит». А потом и кровать свою туда перетащить решил. Мама и Коби на него орали, требовали, чтобы он от птицы избавился, но их крик на него не подействовал. Тогда они попытались уговорить его по-хорошему. И чего они только ему не говорили — и что в Торе написано, что на кухне спать нельзя, и что в кухне даже и мезузы нету, — но и это тоже не помогло: он сделал вид, что их не слышит. Как-то раз, когда они были на работе, он взял свою кровать и потащил на кухню. Это с его-то руками. Никто из нас ему не помогал. Он падал, натыкался на стены, по руке у него текла кровь — потому что он порезался об кровать, — но мы только стояли и смотрели. Вообще-то нам хотелось ему помочь, но мы боялись, что на нас рассердится Коби.

Когда Ицик втащил наконец свою кровать в кухню, она заполнила собой все помещение. Как только раздвижную дверь открываешь, сразу на кровать натыкаешься. Даже пола под ней не видно. Ну а Ицик привязал свою птицу к раковине и спит теперь возле нее.

Вот уже полдня, как я лежу в кровати и не шевелюсь. Ночью мне снились террористы. Месяца не проходит, чтобы они мне не приснились. Во сне я слышу крики и взрывы, вижу террориста, направляющего на меня ружье; или, например, мне снится, что я лежу на полу, а террорист пинает меня ботинком в голову. Грязь с его ботинка попадает мне в глаза. Однажды мне приснилось, как они хватают Эти за горло, затыкают ей рот тряпкой и ломают ее транзистор. В другой раз — как вся наша семья лежит на кроватях мертвая. У каждого в голове дырка от пули, и по подушкам течет кровь. Еще я видел папу. Он тоже лежал у нас в квартире, и на лице у него тоже была дырка. На том же самом месте, где и укус. Как будто он специально ожил для того, чтобы умереть еще раз — только на этот раз уже вместе с нами и от рук террористов. Но сегодня ночью мне приснилось то, что еще не снилось никогда. Мне впервые приснилось, что террористы стоят возле нашего дома и чего-то ждут. Я ужасно этому обрадовался. Неужели это наконец случилось? Неужели мой план сработал и мне удалось их сюда заманить? Неужели они пришли прямо к нам домой?