Они были распахнуты, и путь наружу, к свободе, преграждал лишь хлипкий шлагбаум, который ничего не стоило обогнуть.

Аделаида остановилась перед ним и оглянулась по сторонам.

Никого. Даже в будочке сторожа, который, по идее, не должен никуда отлучаться, было пусто, только у открытого окна грелся на солнышке толстый рыжий кот.

Аделаида подошла ближе, протянула руку и осторожно почесала кота за ухом.

– Хорошо тебе, – позавидовала она, – лежишь тут, и никаких забот… Небось и мышей ловить не надо, и так кормят…

Кот окинул незнакомую женщину сытым равнодушным взглядом, задрал пушистую заднюю лапу в белом носочке и начал вылизываться.

– Ну ладно, – сказала Аделаида несколько минут спустя, обращаясь к нагло развалившемуся коту, темным кленам и больнице в целом, – так и быть, я останусь здесь, у вас, еще на некоторое время. Раз так лучше для ребенка… Останусь и буду думать только о хорошем.

Аделаида устроилась на присмотренной еще вчера скамейке под кустами сирени. Тихий, укромный уголок, почти полностью скрытый от посторонних глаз; даже когда на аллее появятся больные и их близкие, здесь Аделаиду никто не увидит.

Размышлять о хорошем можно, вспоминая прошлое (например, их с Карлом знакомство) или мечтая о будущем (их свадьбе, рождении малыша и счастливой совместной жизни).

Персидская сирень над скамейкой как нельзя лучше располагала к грезам.

А все же удивительно это: она, Аделаида, почти никогда никуда не выезжавшая, будет теперь жить далеко отсюда, в другой стране. В Европе. Странно, заманчиво, волнующе… А впрочем, что волноваться – ведь она будет там с ним.

Собственный опыт знакомства с Европой (и с заграницей вообще) ограничивался для Аделаиды трехдневной туристической поездкой в Хельсинки три года назад. Они с мужем тогда полностью выполнили обязательную туристическую программу: прогулялись по Сенатской площади и по Эспланаде, посетили памятник Сибелиусу и скальную церковь, провели пару часов в самом большом в Северной Европе аквапарке «Серена» и купили Борису хороший шерстяной выходной костюм – со скидкой и без очереди.

Все их передвижения совершались в составе туристской группы, вокруг русские лица, в гостинице, магазинах и у достопримечательностей почти всегда русская речь, так что у Аделаиды просто не оказалось возможности познакомиться с жизнью и бытом финского народа.

Аделаида решила почему-то, что Швейцария – это, скорее всего, та же Финляндия, только южнее, и говорят там на другом языке. Стало быть, если ей удастся вспомнить другие подробности своего финского путешествия, то она сможет представить себе и Швейцарию…

Что-то же она видела, когда экономящие время экскурсоводы гнали их группу по выложенным гранитными плитами или мощенным брусчаткой улицам, что-то привлекло ее внимание, что-то запомнилось, кроме памятников и огромных освещенных витрин торговых центров…

Ну, хотя бы то, что почти все время моросил дождь, а луж под ногами не было. Вода куда-то девалась с чистых, незамусоренных улиц. Как это здорово, свободно глазеть по сторонам, не опасаясь поскользнуться или промочить ноги!

Дороги оказались хороши и чисты даже у центрального железнодорожного вокзала, куда их группа прибыла из Санкт-Петербурга фирменным поездом «Иван Репин». Едва сойдя с поезда, Аделаида удивилась, почувствовав сильный аромат свежемолотого кофе. Дело в том, что других запахов, как правило, присутствующих на вокзалах, здесь просто не было.

И воду в гостиничном номере Аделаида пила прямо из-под крана, и на вкус она оказалась ничуть не хуже, чем та, что продается у нас в бутылках.

А когда они всей группой гуляли по набережной, вдоль пирсов с огромным количеством катеров, моторных лодок и яхт, то своими глазами видели белых лебедей. Птицы беззаботно покачивались на темной воде среди яхт, подплывали к набережной, вытягивали сияющие белизной шеи, клянчили у прохожих хлебные крошки.

Аделаида вспомнила, как некоторые туристы из их группы просились сплавать на крытом паромчике к историческому острову Свеаборг – погулять, полюбоваться древней шведской крепостью, – но экскурсовод не пустила их, сказав, что по плану сейчас аквапарк, и нечего тут отбиваться от коллектива. Борис тоже был за аквапарк, он тянул за руку медлившую Аделаиду, которой так хотелось немного постоять на причале, провожая взглядом отходящий паром…

А еще им все улыбались и говорили по-фински «здравствуйте», «спасибо», «до свидания» – и администраторы в гостинице, и горничные, и уборщицы, и даже кассирши в супермаркетах.

– Ты, Ада, главное, им не верь, – наставлял Аделаиду более опытный в зарубежных делах муж, – улыбки им положены, вроде формы, а вовсе не потому, что они так уж рады тебя видеть. На самом деле им на тебя глубоко наплевать. Эгоисты они, эти финики. Как, впрочем, и все иностранцы…

– Да мне тоже от них ничего не нужно, – слабо возражала Аделаида, – просто приятно, когда тебе улыбаются… хотя и непривычно, конечно.

Вечером накануне отъезда Аделаиде захотелось еще раз погулять по городу – вдвоем с мужем, без группы, – но Борис решительно отказался.

– Нам, русским, надо держаться своих, – буркнул он тогда и ушел в соседний номер, где чисто мужская компания как раз собиралась неторопливо и обстоятельно ознакомиться с местными марками пива «Karhu» и «Lapin Kulta».

Надо будет еще раз съездить в Хельсинки, подумала Аделаида, улыбаясь.

С Карлом. Уж он-то не бросит ее одну в номере ради пива. Уж с ним-то она будет гулять, сколько душе угодно, где угодно и безо всяких там ограничений и экскурсоводов.

Надо съездить с ним в Хельсинки. И в Париж. И в Лондон. И в другие города.

Но не раньше, чем они нагуляются по его родному Цюриху.

Цюрих, Лёвенштрассе, что означает Львиная улица… И где-то на Львиной улице – утопающий в сирени двухэтажный особняк, облицованный темно-серым, с прожилками мрамором… Его дом, который скоро станет и ее домом.

Аделаида представила себе, как под руку с Карлом спускается по мраморным ступеням в тихий, полный волнующих ароматов сиреневый вечер, и у нее сильно и сладко защемило сердце.

* * *

Шаховской, хорошо знакомый со всеми укромными уголками больничного парка, нашел Аделаиду очень быстро.

Она сидела на скамейке неподвижно, с закрытыми глазами, и по ее бледному лицу скользили легкие зеленые тени.

Неужто и впрямь обморок, встревожился Шаховской.

Но тут ветер раздвинул низко нагнувшиеся под сиреневой тяжестью ветки, и он увидел, что Аделаида вовсе не бледная. Наоборот, тоны лица очень чистые и свежие, а губы нежно-розового цвета и даже улыбаются.

Она просто-напросто задремала тут, в тенечке, и ей явно снятся очень хорошие сны.

Шаховской осторожно, чтобы не скрипнула скамейка, присел рядом и прикоснулся к руке Аделаиды. Она легко вздохнула, улыбнулась и, не открывая глаз, взяла его кисть и поднесла к губам.