На алой бархатной подушке лежало несколько каменных ножей – матово-черный из обсидиана, медово-желтый с ржавыми прожилками и прозрачными краями из халцедона и серый, самый грубый, из кремня. От одного взгляда на него Марью пробрал озноб, и она обхватила себя руками.

На столе под окном мерцали ограненные камни, переливались разноцветными искрами бусины разной формы и цвета – синие, алые и фиолетовые, чуть в стороне горкой высились маленькие слитки серебра и меди, и рядом с ними блестели цепочки, тонкие и ажурные. На обтянутой черной тканью подставке лежал комплект украшений немыслимой красоты – ожерелье-стойка в несколько рядов, длинные серьги и браслеты. Металлической основы почти не было видно среди самоцветов и жемчуга, и Марья залюбовалась красивым сочетанием гладкого молочного жемчуга и зеленых камней, ярких и сочных, как первые весенние листья.

– Я не сомневался, что вас привлечет эта безделица, госпожа моя… Марья, – над самым ухом промурлыкал приказчик. – Удивительной красоты и изящества набор, скажу я вам, хозяин дорого за него заплатил… да и крепостные за него много отдали, хе-хе, жизней своих, конечно, что ж еще с них взять. Да жалость какая, самоцветы-то попались с брачком, да-с, с брачком, вот и ждут украшения, когда ж найдутся камушки на замену.

Марья, всю многословную речь приказчика простоявшая соляным столбом, переспросила, пытаясь собраться с мыслями:

– С браком? Каким?

– А вы присмотритесь, присмотритесь, благородная госпожа. – Альберт услужливо всунул ей в пальцы крупную выпуклую лупу на латунной ручке. – Видите, трещинки на всех самоцветах? Ну куда такое годится?!

Марья послушно навела увеличительное стекло на самый крупный самоцвет в ожерелье, пытаясь разглядеть трещинку, о которой так вздыхал Альберт, но на нее из оправы глянул звериный глаз с крупным вертикальным зрачком. Рука Марьи дернулась, лупа скользнула над остальными камнями, и все они уставились на нее черными пятнами зрачков.

Марья вскрикнула и отшатнулась, прижав обе ладони ко рту и выпустив лупу. Без нее камни выглядели простыми самоцветами, но выкинуть из головы образ ожерелья с глазами вместо камней она уже не могла – память сама безжалостно воссоздавала картинку, и самым жутким было то, что зрачки пульсировали в такт сердцебиению.

Альберт ловко подхватил выпавшую лупу и аккуратно устроил ее рядом с украшениями.

– Вот видите, юная госпожа, совсем нельзя в таком комплекте в люди выйти! Решат же – обеднел хозяин, что такую бракованную дешевку на девиц своих надевает!

Марья кивнула, не вслушиваясь в слова, и поспешила отойти подальше от стола, обвела всю комнату диким взглядом, гадая, что еще здесь совсем не то, чем кажется.

– Тоже увидела?

От неожиданности Марья дернулась, резко ткнула локтем назад, но Финист со смешком увернулся.

– Не нервничай так, моя дорогая. Как ты, такая нежная и трепетная, собиралась-то от сестры скрываться и ее расколдовывать? Тебе бы в светлице сидеть да у окна вышивать!

Марья вспыхнула и выпрямилась, тут же взяв себя в руки.

– Ты прав, мне пора привыкнуть ко всякой дикости, что я тут вижу, – со светской улыбкой ответила она, не чувствуя ничего, кроме раздражения на него и злости на себя. – Ну и что тут еще не то, чем кажется?

Финист понимающе улыбнулся, обнял Марью за плечи и снова подвел к кинжалам на алом бархате.

– Как думаешь, что тут лежит?

– Каменные ножи?

– Нет, дорогая сестрица, они кажутся каменными ножами. Угадай, что это на самом деле?

Марья хмыкнула и скрестила руки. Если самоцветы оказались звериными глазами, то чем могут оказаться первобытные ножи?

– Пальцы? Когти? Зубы?

Финист чуть сильнее сжал ее плечо, снова склонился к самому уху, так что от его дыхания шевелились пряди волос.

– Угадала. Жаль, не сможешь увидеть сама, так что просто представь: крупные полые клыки змей, все еще острые, но покрытые красным каменным налетом, словно инеем. Их лучше даже не касаться – эмаль под ним все еще влажно блестит от яда. Как думаешь, какой из трех клыков самый опасный?

– Тот, который кажется кремниевым.

Финист снова одобрительно сжал ее плечо.

– Молодец.

Марья вывернулась из-под его руки, встала напротив, упрямо поджав губы.

– Не хочу угадывать. Научи меня так видеть.

– С чего ты взяла, что вообще сможешь, маленькая сестрица?

– Аня же могла. Ты сам это говорил.

Финист вздохнул и улыбнулся – неожиданно грустно, без издевки. Поправил Марье выбившуюся прядку и нехотя пояснил:

– Твоя сестра слишком много времени провела в Нави, чтоб потом не замечать ее следы. Шла по ее тропам, пила ее воду, ела ее пищу. А сна в ледяном кристалле для этого, боюсь, будет недостаточно.

– Даже не знаю, – Марья вздохнула и отвела глаза, – радоваться или огорчаться.

– О, не переживай, маленькая сестрица! Особенной тебя делает отнюдь не это.

Приказчик, все это время тактично стоявший у стола и что-то внимательно разглядывавший в окне, демонстративно громко откашлялся. Марья и Финист отшатнулись друг от друга, словно воркующие подростки, застигнутые строгими родителями – или, что гораздо хуже, злоязыкими друзьями.

– Господа мои, у меня для вас радостная новость. – На этот раз Альберт не улыбался, и его глаза казались особенно зловещими на спокойном лице. – Ваша благородная родственница соизволила навестить нас.

* * *

Марья нервно мерила шагами спальню – от окна до печи, от стола до кровати. Сил хватало ненадолго – приходилось или останавливаться и хвататься за стену, ждать, когда развеется тьма перед глазами, или падать на кровать и восстанавливать дыхание. В ранах снова начала пульсировать тупая боль, и Марья морщилась, но все равно упрямо сдерживала стон – все равно ее никто не услышит.

После того как приказчик объявил о приезде Ани, в поместье началось сущее безумие. Словно из стен вынырнули десятки слуг, принялись наводить порядок и полировать полы, натирать медные ручки, чтобы блестели, и начищать хрустальные подвески на светильниках, чтоб богато искры разбрасывали. Марья, и без того утомленная долгой и бессмысленной экскурсией, предпочла забиться в свою комнату. Она и так слышала, как не утихает суета в ожившем поместье.

Честно говоря, тихое и странное, когда кроме Аксиньи и слуг других не было, оно нравилось Марье гораздо больше.

Оставалось только ждать, когда о ней вспомнят, и надеяться, что не вспомнят вообще. Меньше всего сейчас Марья хотела встречаться с Аней – с неправильной, ненастоящей Аней, насмешкой над образом сестры. Марья скинула атласные туфельки и с ногами устроилась на кровати, обвила руками колени. Она чувствовала себя одинокой – абсолютно и непоправимо, словно падала в пропасть, и некому было ухватить ее и вытащить наверх.