— Н-не достанется моя л-люлька проклятым л-ляхам! — мстительно повторял он. — Или я н-не запорожец!

Он на самом деле постоянно курил трубку и возводил это в культ, таская в карманах множество причиндалов к такому занятию — несколько трубок, разные табаки и набор для чистки, отчего давно и навечно пропитался соответствующим запахом. Если он проходил по коридору или читал лекцию в аудитории, чувствовалось и через несколько часов.

Мысль основательно проработать таинственный толк странников-неписах принадлежала Даниленко. Он, вряд ли когда видевший кержаков живьем, как опытный резидент, всегда очень точно ставил задачу своему разведчику; возможно, поэтому Космачу удалось сблизиться с неписахами настолько, что ему показали дорогу сначала в Аргабач, своеобразную базу странников, разбегавшихся оттуда по всей стране и даже в Румынию и Болгарию без каких-либо документов.

Лишь потом намекнули о Полурадах, мол, есть и оседлые странники, но живут далеко и про них мало что известно.

И вот когда Космач вернулся поистине из семнадцатого века, Данила от одного беглого рассказа так взволновался, что четверть часа не мог слова вымолвить. Потом съел таблетку, выпил капель, закурил трубку и стал заикаться еще больше.

— И-й-есть попадание. Н-н-на будущий год с т-ттобой пойду. Й-я этот ЦИДИК н-наизнанку выверну!

Как позже выяснилось, Данила посвящал своего МНСа не во все тонкости, объяснить этот его порыв можно было лишь некоей местью провинциального ученого столичной научной знати.

— Вам со мной нельзя, — заявил Космач. — Можно испортить все дело.

— П-почему?

От прямого ответа пришлось уклониться.

— Чтоб ходить по тайге, нужно хорошее здоровье. Это в первую очередь.

— Й-я вспомнил. З-заикастых и больных в скитах не признают. Т-ты это хотел сказать?

— Не то чтобы не признают, но считают блаженными. И отношение будет соответствующее.

— Скажешь, я т-твой глухонемой б-брат! — Он был готов на все.

— Придется бросить курить.

— Д-да т-т-ты ч-чокнулся! Н-невозможно! Л-лучше не пойду!

После того в течение зимы Космач еще трижды, устно, письменно и уже досконально, излагал все детали экспедиции: от кого к кому шел, о чем говорили и как кто живет в Полурадах, как выглядят, как смотрят, что едят-пьют и какую одежду носят.

Только о Вавиле молчал, ибо ее существование на свете к науке отношения не имело.

Выслушав его, Данила всякий раз снова вдохновлялся на поход.

— П-поведешь меня с собой. Как тень ходить б-буду. К-курить брошу! Д-диктофон возьму, ф-фотоаппарат шпионский. Н-надо все писать и снимать. Иначе н-никакого толку!

Старообрядцы и особенно странники боялись как огня и не выносили никаких бумаг, записей и фотосъемки, при малейшем подозрении могли выставить вон из скита и, самое страшное, — пустить весть по Соляной Тропе, чтоб не принимали анчихристовых слуг. И тогда путь закроется навечно. Космачу все это было известно, и потому он пытался отговорить шефа от подобных затей, однако тот стоял намертво.

— Н-нет смысла иначе, нужен ф-фактический материал, пленки, снимки.

— Опасно это, — отговаривал Космач. — Лучше все запоминать. Я так натренировал память — ни диктофон, ни фотоаппарат не нужны. Ложусь спать и забиваю в сознание все, что было за день. Потом повторяю, что произошло вчера, позавчера… И так каждьш день.

— Й-й-я что, т-твою память к диссертации приложу?.. Т-только вещественные доказательства, ккак на суде. Ин-наче хрен и к защите д-допустят, ссволочи.

Должно быть, он отлично знал, за какую, еще совсем не известную Космачу тему тот взялся и в каком виде ее надо подавать. Он вообще, как рыба в воде, плавал в научной исторической среде, и слова его не раз потом вспоминались. Особенно — о могущественном и таинственном ЦИДИКе, который Данила обожал и тихо ненавидел. Он не мог предполагать только того, что накануне выезда в экспедицию попадет в клинику с затемнением в легких — болезнью, которой вроде бы никогда не страдал и все время лечился от язвы желудка. Все-таки вечно торчащая в зубах трубка сделала свое дело.

Вместо себя Данила приставил к Космачу свою аспирантку Наталью Сергеевну, женщину лет двадцати шести, с гладенькой прической, в очках и с бледным, кабинетным лицом. Особа эта сразу не понравилась, а своей готовностью служить шефу в любой роли вызвала раздражение.

— Б-будешь говорить: жена, — наставлял шеф. — Она п-покорно станет ходить за т-тобой, молчать, записывать и снимать.

— Может, я сам справлюсь, в одиночку? — безнадежно предложил Космач в присутствии аспирантки.

— Н-н-не справишься, — был категоричный ответ. — З-забирай девицу и топай.

Когда они, уже вместе, пришли к нему в больницу накануне выезда, Данила, далее своего кабинета носа не высовывавший, вдруг без единой запинки прочитал целую лекцию, впоследствии оказавшуюся весьма полезной.

— Мы неправильно строили отношения. Я все понял. И ты запомни: никогда не старайся сделаться своим для староверов. Не ломи с ними, как конь, не выслуживайся своим горбом, не сокращай дистанции. Ты — ученый муж! Как только они почувствуют, что ты такой же, как они, — доступ к информации получишь лет через сорок, и то если сильно постараешься. Они не такие простые, как кажется на первый взгляд, и не такие уж наивные, какими им хочется выглядеть. Пока ты ученый, пока ты в их сознании принадлежишь к некоей высшей породе людей, пока ты живешь, чтобы искать истину, ты им интересен.

Летели самолетом до Красноярска, оттуда на теплоходе по Енисею до пристани Ворогово, затем на попутках до Воротилово — последнего населенного пункта, дальше лишь старые лесовозные дороги, эдак километров на полета, а еще глубже — тайга нехоженая, болота и урманы. Коней на лесоучастке взяли по договору, оставив залог в две тысячи рублей, но зато на выбор — двух кобыл под седла и молодого мерина завьючили грузом, которого было порядочно: в двух рюкзаках везли продукты, нехитрые подарки для женщин, патроны и ружейные запчасти для мужчин, резиновую лодку, спальные мешки, палатку, да еще пришлось купить мешок овса.

Было начало июня, только что схлынуло половодье, погода стояла теплая и солнечная, гнус особенно не донимал, но теплые лывы, оставшиеся от разливов, чернели комариной личинкой — через недельку дышать станет нечем, а ходу до Полурад что пешему, что конному — двенадцать суток.

Поначалу Космач присматривался к своей ассистентке, не оберегал от работы — даже коней научил треножить, инструктировал, поучал — все выносила: и день в седле, когда, спустившись на землю, не можешь встать на ноги, и кухарство на костре, и ночевки на болоте. За неделю конного хода они немного сблизились, по крайней мере, не стало официальных отношений и предвзятости, которая одолевала Космача. Единственное, что ему не нравилось, — ее роль жены.