– Всё исполнено, хорунжий! Мы тя ещё от церкви углядели, да ты быстро шёл, вот тока-тока тут и догнали… Чего рожа-то такая злая, али отец Григорий чачей угостить пожадничал?

– Готов ваш отец Григорий…

– Ну туда ему и дорога, – сплюнул через правое плечо Шлёма. – Я ж говорил, чё казачок его грохнет? А ты – не верю, не верю! На-кася выкуси, замочил батюшку и не устыдобился!

– Да живой он! – в сердцах взвыл я. – Пьянущий в тарантас, но живой! Ещё и с порога папаху мне пулей продырявил заместо «здрасте, добрый день»!

– Это он у нас постоянно так развлекается, – облегчённо выдохнул Моня. – Как зенки зальёт, так и палит по прихожанам, хоть храм за версту обходи! Говорит потом, будто родной аул от русской армии обороняет… А нам с того легче, что ли?!

Я тоже сочувственно покачал головой, потом резко вспомнил, куда и зачем пришёл, и, пару раз бодро постучав в дверь кулаком, шагнул внутрь, не дожидаясь особого приглашения. А потом с той же скоростью выпрыгнул обратно…

– Там же дышать нечем! Сплошная мертвечина, – прорычал я, но упыри в четыре руки затолкали меня в лавку. Хорошо хоть дверь догадались оставить открытой, иначе я бы точно откинул шпоры…

– О, неужели сам Илья Иловайский вернулся? Радость-то какая! – Из-за грубого, засаленного прилавка, отложив топор и чью-то волосатую голень, встала огромная туша мясника. – Скока за него хотите, упырче?

– Мы по делу, Павлуша, – сухо откликнулись Моня и Шлёма.

– Даром, что ли?! Воистину, mirabilis[4], да и только!

– Даром – Машку за амбаром, и то – нездорово, так как Машка корова! – Процитировав один из перлов моего денщика, я выхватил пистолет и навёл дуло ровненько между свинячьих глаз лавочника. – Здороваться не буду, не за этим пришёл, а вот палец на курке так и чешется!

– Ты чего, человече?

– Чего? Я же обещал, что встретимся!

– Гаси его, казачок, чё зря болтать-то? – деловито сплюнув, посоветовал Шлёма. – Уж больно рожа у него сытая, отожрал на спекуляциях, мясо по дешёвке отбирает, а простому народу потом в пельмени морковку подмешивает. С той кулинарии многих пучит, вон хоть Моню… Моня, скажи?

– Ты чё брешешь, зараза?! – всерьёз обиделся второй упырь, и, пока эти два умника выкатились разбираться на улицу, я сунул пистолет за пояс и продолжил допрос:

– Откуда мясо набираете, милейший, вплоть до мизинчика?

– А тебе-то что с того? Мои поставки, моя коммерческая тайна. – Павлуша начал медленно уходить за прилавок, я так же неспешно двинулся следом.

– Про чумчару с перегрызенным горлом, разумеется, слышали?

– Да кто ж не слышал?! Все наслышаны, город маленький, любые новости разносятся с газетной скоростью. – Мясник незаметно (как он думал) потянул к себе широкий нож, быстро пряча его за спину.

– А какую тяжесть тележка ваша выдерживает? Сколько в неё трупов навалить можно, особенно если надо что-то спрятать…

– Чтоб ты провалился, ищейка царская! – взревел гигант, открыто бросаясь на меня.

Я ждал этого, потому легко увернулся, ответно полоснув его по бедру кривым бебутом. Вопреки ожиданию, из раны полилась не кровь, а желтоватый жир…

– Значит, уже и своих обманываете? Честную торговлю побоку, настоящим зверем заделаться решили, думали, на вас управы нет?!

– Моё это дело, личное! Не твоё, сатрап! – пыхтел он, гоняясь за мной вокруг перепачканной кровью колоды для рубки мяса. Я не подпускал его близко, но, пару раз ныряя под руку, раскроил ему ещё колено и бок. Павлуша выл, но не отставал…

– Чумчару мне не жаль, а вот за паренька невинного да и за беса-охранника ответить, пожалуй, придётся!

– Все вы одинаковы, что на земле, что под землёй, продыхнуть не даёте! Моя она, моя, моя!

– А вот это была последняя капля. – Я подставил здоровяку подножку и, рывком прыгнув на шею, нацелил лезвие бебута прямо в жирное горло. – Ваша роковая ошибка в том, что Катеньку я никому тронуть не позволю! Если умеете молиться, то сейчас самое время!

– Ка… какую Катеньку? – еле слышно просипел мясник.

– Хозяйку вашу. Ту самую, которую вы сегодня у меня на глазах едва не загрызли, перекинувшись в гиену, – сквозь зубы пояснил я. Клинок дрогнул и…

– Чё-то мы подумали тут, зря ты его жмёшь, хорунжий, – на два голоса раздалось за моей спиной. – Павлуша, он, конечно, сволота культурная и гад, каких поискать, однако же перекидываться не умеет. Даже простую личину надеть и то не могёт…

– Но он мне сам во всём признался!

– Мы б тоже призналися при таком-то гуманном допросе, – честно откликнулся Моня, а Шлёма логично предложил:

– Давай я тут улики всякие поищу, а ты покуда его на прицеле держи. Рванётся за границу в бега – стреляй серебром в спину! Небось не промажешь…

Я встал, сунул бебут в ножны и навёл пистолет на всё ещё лежащего мясника. Тот, тихо рыча, бился лысой головой об пол…

Два дружка-кровососа бодренько обыскивали лавку, совали везде носы, подняли всё вверх дном, но ни одного отрезанного мизинца не обнаружили. Я давно притерпелся к запаху, в упор не видел, чьё мясо продаётся в лавке, и думал лишь об одном: пусть они найдут хоть что-то, что позволит мне пристрелить этого типа.

Было кристально ясно – пришить ему участие во всех вышеописанных преступлениях не удастся. Если даже упыри убеждены, что он не умеет перекидываться в зверя, то все обвинения трещат по швам. Одними подозрениями отца Григория ничего не докажешь, а Катю вряд ли обрадует, если я накажу невиновного. Тем паче что истинный злодей, уйдя от расправы, затаится, выждет время и нанесёт удар исподтишка…

– Есть! Нашёл! – неожиданно заорал Шлёма, копаясь в самом дальнем углу.

Павлуша взвыл и стал передо мной на колени:

– Нате, стреляйте! А тока моя она, делиться не буду и съесть не дам! Моя курочка-а-а…

Действительно, в руках упыря покачивалась плетёная клетка с самой обычной курицей, маленькой, тощей, полуоперившейся, фактически ещё цыплёнком. Я почувствовал, как едет ум за разум. И из-за этого столько шума, криков, бросаний на меня с ножом, безобразной драки… Из-за какой-то курицы?!

– Давно свою хохлатку мечтал завести, – всхлипывая, пустился объяснять здоровяк. – Нельзя ж без домашнего животного, а я один, ни семьи, ни друзей… Думал, вот хоть какое, а утешение. В город птицу не пронесёшь, узнают, что у меня живое мясо, – на щепки лавку разнесут! Тайно провёз, в тележке старой, трупняками кладбищенскими завалил, бес и не заметил, а тут вы…

– Верни ему курицу, – тихо попросил я.

Павлуша обхватил плетёнку руками, прижал к рыхлой груди и уселся к нам спиной.