лицо, чтобы поцеловать ручку ребенка, который слегка держался за край ее рубашки. Через несколько минут я увидела, как из-за другого стола встала беременная женщина и подошла к ним. Они начали разговаривать друг с другом, одна касалась живота другой и смеялась, другая гладила ребенка по спине. Я не могла понять, были они подругами или просто незнакомками, чувствующими потребность признать фертильность друг друга. Я не хотела быть ни одной из них.

Я рассказала Ингрид, что позволила Джонатану заставить меня изменить решение. В ее понимании это было краткое сомнение в жизненном выборе.

Я не могла рассказать ей о своем страхе беременности: ни когда им заразилась, ни когда повзрослела, а мой подростковый страх не уменьшился, а усилился – пока я не стала женщиной, которая боялась не только забеременеть, носить эмбриона с отклонениями, ребенка с отклонениями, но и младенцев в целом, матерей и самой концепции материнства; того, что одному человеку поручено создать и сохранить в безопасности другого человека. Ингрид объявила бы мой страх иррациональным, необоснованным для принятия взрослого решения. И теперь я не хотела, чтобы она знала, что даже с таким сильным страхом я все же позволила Джонатану, его уверенности и его движущей энергии сокрушить меня и заставить думать, что я совсем не боюсь. Так быстро и так легко я разрешила ему убедить себя, что я другая или что могу выбрать быть другой и что я хочу ребенка.

Но я не могла заставить себя стать кем-то без наклонностей. Обстоятельства не имели значения, время не вело меня к какому-то иному образу жизни. Я была в своем окончательном состоянии. Я был бездетна. Я не хотела детей. Я сказала: «И это хорошо» – вслух, в пустоту. Женщины в кафе все еще разговаривали, а пробка внезапно рассосалась, и автобус поехал дальше.

Дома Оливер и Патрик сидели с Николасом в гостиной и смотрели телевизор. Хотя это было их привычным делом уже несколько месяцев и у меня произошло достаточно случайных разговоров с Патриком, чтобы больше не чувствовать неловкость, я все же не присоединялась к ним и не собиралась присоединяться тогда. Но когда я шла мимо открытой двери к лестнице и посмотрела на них, сидящих плечом к плечу на слишком маленьком диване, одиночество охватило меня с такой силой, что я почувствовала себя в ловушке. Я просто стояла с сумкой на плече и документами в руке, чувствуя, как ходит туда-сюда грудная клетка, пока Оливер не заметил меня и не сказал, что, как я могу видеть, они смотрят соревнования по дартсу, и, поскольку это предпоследний раунд, мне нужно либо войти и сесть как следует, либо продолжить свой путь.

Я представила, как через минуту окажусь на своей кровати, как буду просматривать распечатки домов для совместной аренды в пригородах Лондона, которые я знала только как конечные станции различных линий метро, и делать вид, что вот-вот соберусь съезжать.

Я позволила сумке соскользнуть с плеча и вошла. Патрик молча помахал мне рукой, а Николас заметил, что я дерьмово выгляжу. Он спросил, где я была.

– В городе.

– Что делала?

– Разводилась.

Он сказал: «Отстой» – и повернулся, чтобы посмотреть, как человек с животом, нависшим над брюками, целится дротиком в красный круг и машет кулаками в воздухе, когда тот попадает в центр. После этого Николас встал, потянулся и сказал, что я могу занять его место, потому что он только что вспомнил о девушке, с которой ему нужно помириться, потому что последнее, что он сделал перед реабилитацией, – это пробил клюшкой для гольфа ее лобовое стекло после того, как принял больше своей ежедневной рекомендованной нормы метамфетамина. «Которая, как я выяснил, равняется нулю. Скоро вернусь».

Патрик сделал попытку подвинуться, чтобы освободить побольше места, хотя места не было. Сидя между Патриком и Оливером, прижавшись руками к их рукам, я хотела лишь одного – оставаться там и смотреть соревнования по дартсу, пока мое холодное пустое тело впитывает их тепло. Единственное, что сказал мне Патрик, повернув голову, но избегая моего взгляда: «Надеюсь, с тобой все в порядке».

Я сделала вид, что не слышу его, потому что не могла вынести такой доброты, и вместо этого спросила Оливера, зачем эти парни носят впитывающие влагу футболки поло и спортивные брюки, чтобы играть в игру толстых мужиков в пабах. Он ответил: «Это спорт, а не игра», – и мы все замолчали до затянутого финала и вручения столь скромного трофея, что мне пришлось отвести взгляд, когда победитель поднял его над головой обеими руками, словно он был тяжеловат.

Оливер сказал: «Хорошо, давайте посмотрим, что еще могут предложить нам телеканалы твоих родителей, Марта». Я знала, что он не уйдет, пока Николас не вернется, и надеялась, что это займет много времени. Я не хотела оставаться в одиночестве. На середине фильма, который Оливер выбрал из-за обещания бранной лексики и сексуальных сцен, я почувствовала, что задремываю, и незадолго до того, как я заснула, кто-то подвинулся так, чтобы моя тяжелая голова могла упереться в его плечо.

* * *

Когда я проснулась, телевизор был выключен, а в окнах почернело. В комнате остался только Патрик. Я лежала на боку, свернувшись клубком вокруг подушки. Моя голова была у него на коленях. Как только я пошевелилась, он вскочил и подошел к книжным шкафам в другом конце комнаты, словно только и ждал возможности достать энциклопедию среднеанглийского языка с полок моего отца, что он и сделал, затем открыл ее наугад и принялся читать стоя. Я спросила его, который час и где мои кузены. Была полночь, Николас лег спать, сказал он, а Оливер недавно ушел.

– А почему ты не уехал с ним?

Патрик заколебался:

– Не хотел тебя будить.

– Со мной все было бы в порядке.

– Ну да, разумеется. Я просто подумал… нет, не переживай. – Он сунул книгу под мышку и начал шарить по карманам. – Извини, я должен был…

– Ты же не успел на метро. Как ты собираешься возвращаться домой?

– Пойду пешком.

– От Шепердс-Буша до Бетнал-Грин.

Он сказал, что это не особо долго и вообще-то он так и хотел – планировал прогуляться. Я взглянула на его ноги без носков и в парусиновых теннисных туфлях, у которых по какой-то причине не было шнурков.

– Ты сейчас впервые соврал, Патрик? У тебя не очень хорошо получается. Серьезно, почему ты не поехал с Оливером?

Патрик откашлялся:

– Я просто подумал, что у тебя, наверное, был не лучший день и, возможно, тебе захочется компании,