Бабушка терпеливо выслушивала Настины рассказы о том, как идет подготовка к первому прыжку. Потом о том, как страшно было делать десятый прыжок, когда они выпрыгнули в глубокой облачности и на ощупь летели в тучах к аэродрому. А затем – восторженные отзывы о легком и послушном парашюте-«крыле»…

У внучки даже была мысль рассказать бабуле о том, что, когда парашют открывается, она испытывает настоящий, чисто физический кайф. Ловит оргазм почти на каждом прыжке. Настя специально затягивала парашют покрепче, чтобы ремни поплотнее впивались в ноги и в грудь. Когда она дергала кольцо и купол наполнялся воздухом, ее резко встряхивало, подвесная система давила на чувствительные точки, а сердце пело от легкости. Настя стеснялась обсуждать это с девчонками – а бабушке чуть было не рассказала. В последний момент удержалась, сохранила свою страшную тайну…

Настя так и не узнала, что бабушка каждый вечер истово молится богу: просит для Насти здоровья и мягкой посадки. Внучке же всегда бесшабашно говорила:

– Сигать с самолета – дело нехитрое.

Даже сама хотела с парашютом полетать – пока Настя не убедила ее, что после семидесяти прыгать уже не разрешают.

– Слышь, Кать, малиновый подъехал.

«Малиновыми» Валя презрительно называла «новых русских», которые теперь частенько появлялись на аэродроме. Некоторые их них на самом деле были одеты в малиновые пиджаки, порой даже в них, дурачки, прыгали – и парашютные ранцы оставляли на яркой ткани безобразные грязные полосы.

Катя подтянулась к окошку. У входа в гостиницу, триумфально пискнув тормозами, остановилась ярко-оранжевая машина.

– Ха, новый русский! Старье какое-то! – прокомментировала Катерина.

– Глянь, глянь! Это же Настька! – ошеломленно выдохнула Валя. – Сама! На машине!

Катя прищурилась. У нее были стандартные для интеллектуалки «минус три». Но она никогда не брала на аэродром очки – доктор моментально выгонит. Прыгала в контактных линзах, каждое утро вставляла их, мучилась – и тряслась, чтобы никто не засек.

– Точно – Настя, – подтвердила Валентина. – Эх ты, слепуля моя… – О Катиной тайне с плохим зрением знала только она. Она же и проходила за подругу медицинскую комиссию.

Настя увидела свет в их окне, приветливо махнула рукой. Валентина замахала в ответ – заходи, мол. Ей не терпелось вызнать, откуда взялась машина и сложно ли ее водить. Настя кивнула – сейчас зайду, только вещи достану. Она открыла багажник, и тут ее заметили Маша с Гошей, которые прогуливались по снежным дорожкам. Георгий сжал Настену в объятиях, Мария запищала что-то приветственное.

– Все, теперь уж не зайдет, – вздохнула Валька. – Сейчас они ее в казарму утащат.

За окном выл-веселился ветер, нагоняя облака на редкие звезды.

Валя и Катя в гостиничном номере в очередной раз пытались согреться под тонкими полушерстяными одеялами.

Маша в казарме угощала Настю водочкой и выпытывала, каково это – самой водить машину.

Девушки и не догадывались о том, что завтра их жизнь круто изменится.

…Дзынь! Дзынь-дзынь-дзынь!

Из полуяви-полусна-полумечты ее, Екатерину Сергеевну Калашникову, кандидата филологических наук и доцента, тридцати двух лет от роду, вырвал резкий телефонный звонок. Она мельком взглянула на будильник: ого, уже четверть третьего ночи! – и понеслась на кухню. Профессор Дьячков дрых без задних ног, даже не пошевелился. Добежала – босиком, путаясь в халате, – схватила трубку, запыхавшись, проговорила:

– Алло?!

Услышала. Переспросила. Побледнела.

Трубка выпала из ее рук…

Павел, 7 января, два часа ночи

Я вернулся домой, в свою барскую коммуналку на Большой Дмитровке поздно. Рождественские колокола уже давно отзвонили.

Соседей моих, слава богу, в квартире видно не было. Отставник Федотыч принципиально не признавал вновь обретенных праздников и напивался лишь – как он привык за долгую жизнь – Первого мая, Седьмого ноября, 23 Февраля и в День танкиста. Сейчас он, вестимо, дрых, как в обычный, самый прозаический день. Другая моя соседка – мать-одиночка дворничиха Женечка вместе со своим пацаненком, видать, уехали на историческую родину – город Грязи Воронежской области.

Я не спеша выпил на тихой кухне крепчайшего чая. Затем разделся до трусов и выполнил ежедневную норму: двадцать подтягиваний, двадцать «пистолетиков» на левой ноге, двадцать – на правой, а потом снова двадцать подтягиваний. После чего перешел к водным процедурам. Освежившись контрастным душем и накрепко растершись махровым полотенцем, я с удивлением и удовольствием обнаружил, что чувствую себя – как новенький. Хоть несись навстречу новым приключениям.

Но мне надо было, увы, поработать головой. Я вздохнул и надел махровый халат. Вспоминал своего учителя, великого Валерия Петровича Ходасевича, – как он говаривал: «Всегда нужно улучить момент, чтобы остановиться и понять, куда бежать дальше. А не то убежишь совсем в другую сторону».

Сейчас, как мне казалось, такой момент наступил. На своем столе в огромной коммунальной кухне я разложил листы бумаги и остро отточенные карандаши. Валерий Петрович советовал обязательно сопровождать мыслительный процесс записями. И я хоть и не любил писанины, но все-таки был вынужден согласиться с ним. Опытом был учен: это действительно помогало.

Я уселся за стол. Вздохнул. Глянул в окно. Кухню в качестве рабочего места я любил, во-первых, за то, что горячий чай или кофе всегда под рукою. А во-вторых, из окон отсюда видно здание Генпрокуратуры России. Хотя бы одно окно в нем, в любую ночь-полночь, да светилось – и мне приятно было думать, что какой-то мой официальный коллега корпит одновременно со мной над запутанным делом. (На самом деле, скорей всего, в светящемся окне смотрел телик ночной дежурный.) Но все равно – при взгляде на этот бессонный ночник мне казалось, что я не одинок.

Я взял листы бумаги и каждый из них озаглавил по имени участника вечеринки, имевшей место 24 декабря минувшего года в особняке у Лессингов.

Первый я назвал: Валентина Лессинг (Крюкова).

Второй: Фомич.

Третий: Вовочка Демьянов.

Затем последовала Мария (Мэри).

И наконец, после минутного раздумья, я решил, чтобы быть до конца последовательным, завести еще два листа, озаглавленных:

Андрей Дьячков

и

Екатерина Калашникова

Первым я взялся за лист, озаглавленный Вовочка Демьянов. После сегодняшнего допроса Вовочки в коридоре особняка, где располагалась туристическая компания «Мэджик трэвел», у меня почти не осталось сомнений, что покушение на мою клиентку вчера на Страстном бульваре – совсем не его рук дело. Да и алиби у него было железным. Не может человек одновременно находиться на борту самолета, следующего из Каира в Москву, и шататься с пистолетом наперевес в районе кинотеатра «Пушкинский». Хотя его алиби, строго говоря, нуждалось в дополнительной проверке. В принципе, узнать через моих знакомых, во сколько тот или иной пассажир проходил паспортный контроль, – пара пустяков. Но эти звонки я предполагал совершить скорее для проформы. Я сердцем (или, если угодно, оперативным чутьем) чувствовал, что господин Вовочка Демьянов – герой не моего (то есть не детективного) романа. Максимальная пакость, на которую способна его подлая душонка, – украсть из сейфа родной компании триста долларов. Именно триста – больше он побоится.