— Ты всегда был идеалистом, — сказал Пишегрю. — Даже когда твоему отцу рубили голову, ты не пошел за мной в эмиграцию. И чего ты достиг? Ваша хваленая свобода теперь упрятана за решетки тюрем, ваше братство состоит в суетливой толкотне за чинами и наградами, а про ваше равенство я вообще не хочу говорить. Бонапарт уже показал всем, что он понимает под равенством. Ну и кто оказался прав? Ты или я?

— Знаешь, Пишегрю, я тоже не люблю Бонапарта. Вы можете делать с ним, что хотите, но не надо мне говорить о Бурбонах. Я не могу себе позволить встать во главе какого-либо движения, выступающего за их возвращение во Францию. Это глупо. Любая подобная попытка наверняка обернется провалом.

Все складывалось очень плохо. Слушая слова Моро, Кадудаль был оскорблен и возмущен. На героя Гогенлиндена очень серьезно рассчитывали, а он явно не хотел оправдывать этих ожиданий. Слишком уж все хорошо у него складывается. Слишком уж уверенно он себя чувствует. Вот если бы он оказался скомпрометированным в глазах новой власти, у него не было бы другого выхода, кроме как поддержать ее противников.

Генерал Моро был бретонцем, но он никогда не принимал движение шуанов и ненавидел подстрекателей-англичан. В неменьшей степени чужда ему была и аристократия в любых ее проявлениях. Он был сам по себе: гордый, неприступный, надменный.

Жорж Кадудаль тоже был бретонцем, не менее гордым и надменным, чем Моро.

— Довольно слов, Пишегрю! — сказал он. — Моро — честный человек, и он честно сказал нам, что думает. Мы не виноваты, что нас ввели в заблуждение относительно него. Я думаю, что нам лучше всего извиниться за беспокойство и уйти.

Но ушли не они, а Моро. Он повернулся и быстро зашагал прочь. При этом его не оставляло неприятное ощущение, что он оказался втянутым в опасную историю. Внезапно он остановился и сказал, обращаясь к Пишегрю:

— Попомни мои слова: любая попытка вернуть к власти во Франции Бурбонов наверняка обернется провалом.

После того как генерал Моро ушел, Кадудаль презрительно фыркнул:

— Роялист должен оставаться роялистом, и любой из них мне больше по душе, чем этот фанфарон.

Генералу Пишегрю ничего не оставалось, как держать свои эмоции при себе. Ему очень не нравился мужлан Кадудаль — такой же сорвиголова, как и вся его банда. Быть в одной упряжке с ним для бывшего генерала Республиканской армии было занятием не из приятных. Но что делать, так уж сложилась жизнь. После этого он еще несколько раз тайно встретился с Моро. Два заслуженных генерала, два бывших товарища, они подолгу беседовали, пытаясь разъяснить друг другу свои позиции, но 15 февраля переговоры вдруг оборвались: генерал Моро был арестован и препровожден в тюрьму Тампль.

* * *

Когда Наполеону доложили об аресте генерала Моро, тот спросил:

— Он оказал сопротивление при аресте?

— Нет, — ответил государственный советник Реаль.

— Он просил дать ему возможность написать мне?

— Нет.

— Просил о встрече со мной?

— Нет.

— Странно… Но этот Моро еще плохо меня знает. Его будут судить по всей строгости закона.

Когда вечером Жозефина поинтересовалась, что ждет несчастного генерала, Наполеон буркнул:

— Смерть или пожизненное заключение.

— Да как ты можешь так говорить! — воскликнула Жозефина. — Ты просто завидуешь Моро! Ведь его слава гремела повсюду, когда о твоем военном гении еще никому толком не было известно! Ты просто хочешь таким образом устранить опасного соперника!

Услышав подобные слова жены, Наполеон взвился:

— Это я завидую Моро! Да побойся бога! Ведь это он обязан мне своей славой! Это я отдал ему лучшие войска, оставив себе в Италии лишь одних новобранцев!

Все больше распаляясь, Наполеон заходил по комнате, заложив руки за спину:

— Запомни, Жозефина, я никому не завидую и никого не боюсь! Нас с Моро давно хотели поссорить, но он, ты сама видишь, оказался слишком слаб и тщеславен. Он поддался на посулы сомнительных политиканов, желающих свалить меня. Он вступил в контакты с заговорщиками — значит, он виновен. А они все еще меня узнают…

На следующий день стены всех домов в Париже были увешаны воззваниями следующего содержания:

«Пятьдесят бандитов, этих мерзких остатков гражданской войны во главе с Кадудалем и генералом Пишегрю проникли в столицу. Их проникновению способствовал генерал Моро, который вчера был передан в руки национального правосудия».

Противники Наполеона, в свою очередь, расклеили повсюду свои листовки:

«Моро невиновен! Этот друг народа и отец солдатам закован в цепи! Бонапарт, этот иностранец, корсиканец, превратился в узурпатора и тирана! Французы, вам обо всем судить!»

Неаполитанский дипломат маркиз де Галло, находившийся в те дни в Париже, писал:

«Общественное мнение было взволновано, как если бы произошло землетрясение».

* * *

В ночь с 27 на 28 февраля был арестован и Пишегрю, выданный полиции за 100 000 франков неким Лебланом, хозяином квартиры на улице Шабанэ, дом 39. Французский историк Андре Кастело пишет об этом так:

«26 февраля несчастный беглец постучался в двери дома торгового агента Трейля, который согласился его спрятать. Но в его просторных апартаментах, где всегда полным-полно народу, трудно все же спрятать человека, которого хорошо знал весь Париж и которого ищет полиция. Чета Трейль рассказала о своем затруднительном положении приятелю Леблану. Тот предложил генералу свою каморку, расположенную в двух шагах от суда, на улице Шабанэ. Тот с благодарностью принял такое предложение. Польщенный Леблан ответил, что это, мол, для него большая честь, и все сели за стол, чтобы отпраздновать удачное решение проблемы. Обед едва начался, как Леблан вдруг вспомнил, что у него неотложное свидание, нужно оформить кое-какие поставки.

Он тут же исчез, пообещав вернуться, как только все уладит.

Куда же он так спешил? Конечно, в полицию. Леблан был наводчиком. Он знал, что установлено вознаграждение сто тысяч франков тому, кто укажет, где находится Пишегрю».

Потом Леблан как ни в чем не бывало вернулся к Трейлям, а в девять вечера проводил генерала к себе домой. Сам он сказал, что переночует у приятеля. Ночью полицейские при помощи дубликата ключей неслышно проникли в квартиру, где находился Пишегрю, и набросились на него спящего. Комиссар Комменж написал потом в протоколе:

«Ворвавшись в комнату, мы увидели человека, в котором узнали бывшего генерала Пишегрю. Он, увидев нас, сел в кровати и вытащил из-под подушки пистолет, но выстрелить не успел, так как мои люди его опередили».

Три человека навалились на Пишегрю. Едва проснувшись, он почувствовал страшное давление чьих-то больших пальцев у себя на подбородке, остальные пальцы железным кольцом сдавили ему гортань.