сцене вообще ничего, кажется, не было, кроме большой телеги, которая служила бродячим комедиантам и приютом, и сценой. Тот спектакль, как было принято в те годы, шёл на русском языке, в весьма оригинальном и весьма отличавшемся от предыдущих переводе Юрия Димитрина. Но для меня и это, и костюмы, и совершенно потрясающе поставленный свет слились в запомнившееся на всю жизнь чудо знакомства с Театром…

Какие у нас были составы на «Паяцев»! Пролог — Леонид Болдин. Бас-баритон. Что он творил! Совершенно запросто выходил сначала на верхнее ля-бемоль, а потом на соль. Вячеслава Осипова в роли Канио я поставила бы в один ряд с самыми яркими исполнителями этой роли. Слава по всем своим данным подходил на эту роль — и по голосу, и по темпераменту, и по самой своей чуть неуклюжей фигуре, какой-то потерянной в этой жизни. Он в детстве перенёс тяжёлую болезнь, которой он был обязан своей характерной походкой, но по сцене при этом он двигался совершенно феноменально. Как тигр, как барс! И в голосе всегда была чисто итальянская «слеза»…

А какие были у моей Недды Сильвио? Анатолий Лошак с его обволакивающим, бархатным тембром. Подтянутый, стройный, черноволосый красавец с благородным металлом в голосе — Леонид Екимов, ученик великого румынского баритона Николае Херля. Оба — зримый, ощутимый разительный контраст с Тонио. И с Канио.

Владимир Атлантов в роли Канио

Лев Дмитриевич Михайлов

Как и при работе над Татьяной, я впевала роль Недды с Валентиной Алексеевной Каевченко, настоящей хранительницей всех деталей режиссуры Льва Дмитриевича Михайлова и вообще традиций театра. И с Надеждой Фёдоровной Кемарской, которой тогда было уже за 80, — как они ухитрялись находить новые оттенки и краски в петых-перепетых спектаклях! Каждая нота, каждый такт рассматривались словно под увеличительным стеклом…

И Кемарская говорила мне: «Казарновская, чтобы я в пантомиме не видела твоего искажённого страхом лица! Ты должна быть абсолютной героиней комедии дель арте, а значит — лучезарной и естественной!» Легко сказать… Стоя на лестнице, выделывать фортели ножками!

В театр я пришла, к сожалению, уже после смерти Льва Дмитриевича, и занималась уже с теми, кто помогал ему ставить спектакль. С Нелей Кузнецовой, замечательным педагогом по пластике, — пластический этюд во втором акте был невероятно сложен.

Как это было? На сцену, полную зрителей, въезжала телега, её створки откидывались, и мы играли на такой крохотной площадке, точнее говоря, на трёх очень узеньких ступенечках, Недда-Коломбина на них выделывала такие пируэты — будь здоров! И я первое время очень боялась, что голова закружится и я просто потеряю равновесие…

И вот однажды Кузнецова сказала мне: «Мы должны быть уверены на сто процентов в том, что сделаешь любую пантомиму, не сбив дыхания. Поэтому я тебе советую провести эксперимент: делая гимнастику утром, вставай, насколько это возможно на голову, и пой на голове». И я это проделала! Пела, стоя на голове! И вбила это в себя настолько, что никакая пантомима мне уже не была страшна. И вот однажды я показала свою пантомиму на репетиции и услышала: «Шикарно. Делай!» Уже потом, во время спектакля в Большом театре — о нём чуть ниже — я удостоилась одобрения за свою пантомиму от его замечательных певцов.

Советы Кузнецовой я не раз потом вспоминала, работая над Саломеей. И однажды сказала Роберту: когда я два раза подряд станцую и спою потом заключительную сцену с головой, значит, точно буду знать, что я на safe side, защищённой стороне, говоря по-английски. То есть у меня уже будет предохранитель, который мне позволит никогда не волноваться и не бояться, что будет сбито дыхание. Это очень важно в «Паяцах».

Я хорошо помню свой первый костюм: лаконичная чёрная юбка, белая блузка с чуть открытым плечом и очень большой кушак красного цвета, чёрные кудри, алый цветок… То есть вылитая цыганка — и, видимо, Лев Дмитриевич на это и намекал. И поскольку Кармен всегда была моей землёй обетованной, я с таким рвением и принялась за Недду.

Баллада Недды, ballatella, написана очень колоратурно, очень легко, очень полётно, очень ярко, очень, я бы сказала, по-девичьи. Мне было очень удобно всегда начинать это Qual fiamma avea nel sguardo[20] и потом сравнивать себя с птицами, с которыми она хочет улететь.

И потом, когда ты вокально настроен высоко, очень удобно петь дуэт с Тонио, а потом с Сильвио. С Сильвио дуэт написан выше, а вот с Тонио… Это настоящий веризм! Вот Недда срывается на Тонио, понимая, что именно он привёл Канио в тот момент, когда она произносит заветные слова «Per sempre io sarò tua», «Навеки твоею буду…»… тут накал страстей достигает высочайшего градуса!

Как я кайфовала, когда таким грудным голосом бросала Тонио: «Ты собака, мерзость!..» Я получала просто несказанное удовольствие от этой сцены, она очень нравилась и Кемарской, и, как-то она сказала мне: «Да, Немирович бы сказал: верю!» Я говорю: «А Станиславский?» Она уверенно: «Присоединился бы!» И добавила: «Это больше был бы спектакль Немировича!»

Роль эту, повторюсь, я спела в совсем ещё вокально юном возрасте и обожала её. И это, видимо, дало определённые результаты. Кроме меня, на эту роль были назначены Лидия Черных и Нина Авдошина, очень хорошая актриса и певица. Но со временем Недду стала петь практически я одна. Не зря Кемарская сказала: «Я на худсовете буду настаивать, чтобы „Паяцев“ пела Казарновская».

Откуда взялась моя героиня? Видимо, Канио подобрал какую-то бродячую, побиравшуюся в силу неких жизненных обстоятельств на улице девочку. Она показывала какие-то цирковые номера на улице. Или пела — как когда-то на монмартрской улочке Эдит Гассьон. впоследствии Пиаф, на которую Недда в чём-то тоже очень похожа — прежде всего очень мощным, сильным характером. Тут не раз вспоминался и гениальный фильм Феллини «Дорога» с Джульеттой Мазиной…

Лучано Паваротти в роли Канио

Ф. Дзеффирелли и Любовь Казарновская

Недда, конечно, очень благодарна Канио за его сострадание и за то, что с ним она обрела другую, совсем новую жизнь, кусок хлеба и даже какое-то подобие семьи в лице этой небольшой труппы паяцев. За то, что Канио разглядел в ней настоящую и очень красивую женщину, которая умеет любить, одаривать страстью и наслаждением. Но кто дал ему право превращать её в свою собственность?

Конечно, Канио любит её, но любит