Этого Егор не знал. Видимо, Реутов не смог ему рассказать, настолько это было чудовищно. Наталья достала салфетку и вытерла слезы, но они все текли.

– Мы тогда с Валерой очень сильно поссорились. – Наталья скомкала салфетку и сжала ее в кулачке. – И с мальчишками я поговорила резко, хоть они и маленькие. Валера привык, что у меня должны быть работа и дом, и главное – никуда не встревать. Я же сказала ему тогда, что Верочке плохо и я хочу вызвать «Скорую», а он начал кричать, что мне вечно больше всех надо, мол, там куча народу, вот они пусть и вызывают, а я должна о детях думать. Будто наличие детей освобождает меня от необходимости быть человеком. Я с Валерой никогда не спорила, мне всегда казалось, что он по-своему прав… а когда узнала, что случилось после того, как я уехала… Ведь если бы я осталась, если бы вызвала «Скорую» и дождалась врачей, то ничего плохого бы не случилось, понимаете? Это моя вина, целиком моя, Егор Алексеевич. Нельзя проходить мимо такого безобразия только потому, что у меня дети. Наоборот, именно потому, что дети – они должны учиться не быть негодяями, дети не щит от всего, что делает нас людьми, они должны стать причиной наших правильных поступков. А я ушла, и случилось то, чего я никогда себе не прощу. И Валере не прощу… Это наша с ним общая вина, и нести нам ее, пока мы живы. Он тоже понял, он же хороший у меня, Валера. Просто очень беспокоится обо мне, вот и…

Наталья опустила голову, слезы капали ей на юбку, и Егор подал ей коробку с салфетками.

– Наташа, виноват тот, кто подлил Вере наркотик.

– То другое. Если бы я не ушла, остального бы с ней не случилось.

Егор отвернулся, чтобы не видеть Наталью. Она права, конечно, – хотя ее раскаяние ничего уже не изменит. Но теперь она знает, что значит пройти мимо. И ее дети, он уверен, тоже затвердили этот урок накрепко.

– А дальше что?

– А дальше все оказалось совсем плохо. – Наталья перекинула косу за спину, поднялась и подошла к стойке с цветами. Они, возможно, успокаивали ее. – Здесь полиция ходила, выясняли все – только ничего не выяснили, да и как выяснишь? Брали образцы почерков, сверяли с тем, что на Верочке было понаписано, но, видимо, ничего не смогли узнать. А потом все затихло, новые юристы пришли, Руслан Викторович вроде успокоился, потух как-то, перестал к сотрудницам приставать, даже Машу вниманием обошел и к Шатохиной клеиться не стал, хотя раньше бы… Оно, конечно, Инна Кирилловна такого свойства дама, что Руслан Викторович бы поостерегся, но он вообще перестал приставать. И в делах упущения начались, сколько раз бывало, я напоминала ему то об одном, то о другом, чтоб неприятностей не было. Я так думаю, узнав, что случилось, он решил, что это его вина, и ведь не скажешь, что сильно не прав был – уж очень привык получать свое по первому требованию, а тут не получил, и заело его, а потом уж… Любил он Веру – как умел. У мужиков, которые привыкли налево ходить, любовь скорее как наказание. Когда нет отказа, тогда не ставишь баб ни в грош и что-то в голове ломается, а тут вдруг появляется такая вот Верочка – чистая, неиспорченная душа, и понимание приходит, что можно-то и по-другому, по-людски. Чувствуешь себя рядом с ней грязным, потому что привычные твои методы ухаживания ее пугают и отталкивают, а ты другого не знаешь, кроме как купить ее посулами и подарками, так ведь не купишь такую-то, и любовь ее не завоюешь, а от такой только любовь нужна, остальное не важно. Когда ему доложили, что случилось… В общем, это вы у Димы-сисадмина поинтересуйтесь, он вам расскажет.

– А второй юрист, он куда подевался?

Глаза Натальи метнулись испуганно, она снова отвернулась к цветам, и Егор понял, что дно еще не достигнуто.

– Наташа, пожалуйста. – Егор подошел к ней и тронул за плечо. – Я больше никому здесь не могу доверять, и ты должна сказать мне.

– Влад – сын Ираиды Андреевны. – Наталья провела по глянцевому листу какого-то цветка. – Где-то недели через три после того праздника он попал под следствие за хранение и распространение наркотиков, и сейчас сидит, двенадцать лет ему дали.

Этого Егор не ожидал. Ираида Андреевна, всегда спокойная, аккуратная, все знающая и понимающая – и такое.

– Ты точно знаешь?

– Конечно. У него наркотики нашли в машине, и дома тоже. Ираида Андреевна тогда даже к Маслову обращалась, но без толку, сама едва на работе удержалась.

– Вот как. – Егор прошелся по кабинету, обдумывая услышанное. – Ладно, а когда Попов погиб? Как это случилось?

– Мы праздник устроили – Новый год, впервые после… после того. Весь год даже дни рождения не отмечали, так, тихонько конфеты девочки принесут, угостят своих в отделе, и все, Руслан Викторович не одобрял никаких праздников, хотя ему указывали на это, мол, корпоративная сплоченность, и все такое… А Новый год уж никак нельзя не отметить, и девочки постарались – тут и музыка живая, и стол такой, что глаза разбегались, и массовик со всякими затеями. Ну а дальше, как водится – танцы, веселье, кто там смотрел, куда кого занесло. Он тогда, видимо, и выбросился с крыши. Говорят, в тот же вечер. А нашли его на следующий день, двадцать девятого числа – он лежал на крыше большого зала заседаний, он же у нас на уровне третьего этажа располагается, вот туда он и упал. Крыша стеклянная, там как раз заседание шло, приехали партнеры, кто-то посмотрел вверх, а он лежит, кровь там… в общем, заседание сорвалось, и снова полиция, допросы, опять телефоны у всех изъяли, но толку ноль, никто его не убивал. Думаю, после того, что случилось, он так в себя и не пришел.

– А сотрудники все те же были, что и в прошлом году?

– Все, кроме юристов. – Наталья вздохнула. – Сначала наняли Федю, а через неделю Шатохина пришла. Наши-то к ней относились настороженно, потом попробовали ее попинать, да только она тетка железобетонная, чуть что не по ней, так отбреет, что мало не покажется.

– Это как?

– Да так. У нас в бухгалтерии есть Люба Мартынова, большая любительница совать нос, куда не следует.

– Больше остальных?

– Люба церковная активистка. В церковном хоре рот открывает по выходным. Ну а так она бухгалтер на самых простых опциях. – Наталья злорадно прищурилась. – И вот как-то обедаем мы, и Шатохина с Федей пришли, столик свой заняли, что-то обсуждают, а у Шатохиной возьми да и заиграй мелодия в телефоне с какими-то словами о сексе, что ли. Ну, Люба и выдала – типа, грешно все это, люди услышат и могут подумать, что у нас здесь гнездо разврата. Она вообще вещать в такой манере любит, а тут еще и зрители, и много, всем любопытно. Люба давай поливать Инну Кирилловну, что она, дескать, развращает людей своими рингтонами – клиенты могут услышать и подумать что-то плохое, вы же знаете, как такие разговоры ведутся. Любу вообще трудно остановить, потому что она все как бы правильно говорит. А Шатохина вдруг повернулась и сказала: если кого-то эта музыка в чем-то убеждает или развращает, тот безмозглый дегенерат, а мнение дегенератов меня не интересует. Плевать я хотела на то, что подумают обо мне дегенераты. Никто, конечно, этого не ожидал – все замолчали, Люба скисла, это же, получается, ее к дегенератам причислили. И не придерешься – прямого оскорбления не было. Но с тех пор Шатохину трогать опасаются, она такая…