– Но, доченька, должен же твой славный муженек знать, с какой доброй фамилией породнился! – картинно вытаращив глаза, воскликнула хозяйка дома.

Нил сладко улыбнулся.

– Разумеется, мадам Дерьян. Я весь внимание…

Теща ему активно не понравилась – слащавая, сюсюкающая, неестественно молодящаяся, с топорным крестьянским лицом и кряжистой крестьянской фигурой, все изъяны которой весьма наглядно выпирали из обтягивающего вечернего платья с глубоким вырезом.

– Мадам Дерьян! Что еще за «мадам Дерьян»?! Даже для своей модистки я – Мари-Мадлен, а уж ты просто обязан называть меня «милая мамочка».

– Извините, милая мамочка… – пробормотал Нил.

Сесиль прыснула в сжатый кулачок.

– Итак, перенесемся мысленно в пятнадцатый век, в эпоху великого монарха Людовика Одиннадцатого. Булонский лес, краешек которого мы имеем счастье лицезреть в окно, был тогда воистину лесом, диким и дремучим, а не теперешним увеселительным садом с туристическими трактирами, летними театрами и аллеей педерастов. И служил в том лесу помощником егеря некий Жан по прозвищу Волосатое Гузно – что поделать, грубые времена, грубые нравы, грубый язык… А надо сказать, что в те времена завелось в лесу страшное чудовище, наводящее нечеловеческий ужас на все окрестности, – тот самый рогатый кабан, что столь искусно изображен на этой этикетке. Откуда взялось страшилище, то ли Господь явил нам в мерзком его образе суровое предостережение, то ли матушка-кабаниха согрешила с оленем – сие неведомо. Достоверно известно лишь то, что именно наш бравый Жан Волосатое Гузно поразил страхолюдную бестию метким своим копьем во время королевской охоты, за каковой подвиг его королевское величество милостиво соизволил произвести помощника егеря в королевские лесничие и пожаловать ему поместье на окраине леса, где впоследствии был разбит парк «Багатель», и титул шевалье Эффрэйе де Рьян – «кавалера, ничего не боящегося». И посейчас носили бы мы эту гордую фамилию, когда бы не нелепейший казус, произошедший два столетия спустя, во времена блистательного царствования Людовика-Солнце. Дама Алиса, молоденькая супруга шевалье Гийома Эффрэйе де Рьяна, будучи в положении, неосмотрительно отправилась на верховую прогулку без сопровождающих. Кобыла понесла, сбросила всадницу – и несчастная преждевременно разрешилась от бремени на краю обширного луга. На крики бедняжки подоспели селяне, но все было кончено. Дама Алиса отдала Господу душу, произведя на свет двух мальчиков-близнецов, Бертрана и Жоффруа. Мальчики выросли крепкими и здоровыми, но беда заключалась в том, что по обстоятельствам рождения невозможно было определить среди них первенца и, соответственно, наследника титула. На этой почве братья сделались заклятыми врагами и принялись с такой силой сеять вокруг себя раздор и смуту, что вскоре слухи об их бесчинствах дошли до двора. Поначалу мудрые царедворцы добром пытались вразумить злобствующих братьев-соперников, но те лишь ярились пуще прежнего. Дошло до дуэли, и дело наверняка приняло бы кровавый оборот, не вмешайся вовремя гвардейцы его величества. Уже в Бастилии смутьянам был зачитан королевский указ: в наущение упорствующих в злобе своей и во избежание кровавой междоусобицы родовой титул долженствует быть разделен между соискателями, так что отныне шевалье Бертрану и его потомству именоваться Эффрэйе, то бишь испуганными или трусливыми, а шевалье Жоффруа с потомством – Де Рьян, то есть ничем или ничтожествами. Такую, друзья мои, плату подчас приходится платить за неразумие предков.

Свой рассказ папаша Дерьян завершил легким движением корпуса, руки и головы, отдаленно напоминающим церемониальный поклон. Чувствовалось, что эту речь он произносил не один десяток раз, и отработана она была до мелочей.

Мари-Мадлен с восторгом смотрела на супруга. Сесиль сидела молча, опустив глаза. Нил вежливо кивал, придав лицу надлежащее выражение.

На него, как на свежего слушателя, и устремил свое внимание оратор:

– Ну, мон шер, все ли ты понял?

– Как не понять, у нас вся страна без малого семьдесят лет платит за неразумие предков, – с улыбкой ответил Нил. – И вас ни разу не посещала мысль о смене фамилии?

Папаша Дерьян мелко рассмеялся на подобную нелепость.

– С какой стати, мы очень гордимся своей фамилией. Генерал Дерьян весьма отличился при строительстве Суэцкого канала, министр Дерьян успешно работал в правительстве Феликса Фора и, кстати, присутствовал при подписании договора с императором Александром Третьим в Санкт-Петербурге. А голова булонского вепря и по сей день украшает залу нашего родового замка в Нормандии…

– В Нормандии? А как же поместье в Булонском лесу? – вежливо осведомился Нил.

– Поместье его величество милостиво соизволил отписать в казну, – со вздохом ответил Дерьян.

– Замок купил мой дед Франсуа, – неожиданно подала голос Сесиль. – Когда-то в саду росла крупная золотистая малина, поэтому при прежних владельцах он назывался Фрамбуаз Доре. – Нил вздрогнул, но этого никто не заметил. – Однако дед был большой социалист и назвал свое новое владение Шато дель Эффор-Мютюэль – Замок Рабочей Солидарности.

– А я переименовал в Шато Дерьян, – подхватил отец.

– Ах, я жду не дождусь, когда по его коврам и каменным плитам зашлепают розовенькие ножки маленьких Дерьянчиков! – вставила «милая мамочка».

Папаша Дерьян похлопал Нила по плечу.

– На тебя вся надежда, зятек, а то у нашей интеллектуалки одни электросхемы в голове.

Сесиль нахмурилась, пошла пятнами, отвернулась.

Неловкое молчание нарушил гудок, противный и громкий. Мадам Дерьян шарахнулась в угол, нажала на какую-то кнопку, в стене возле двери засветился экран, поначалу принятый Нилом за дверцу навесного шкафчика.

На экране появилось дрожащее черно-белое изображение, в котором Нил не сразу узнал гротескно искаженное оптикой женское лицо. Лицо, судя по всему, улыбалось.

– О, Эжени, дорогая, входи же, мы заждались тебя!

Мадам Дерьян вновь нажала на кнопочку. Гудок сменился писком и скрипом отворяемой двери.

– Теперь все в сборе, – потирая лысину, довольно констатировал глава семьи. – Что ж, можно и отобедать…

«Мода, что ли, такая у здешних богатеев?» – мрачно думал Нил, усаживаясь с радушными хозяевами за стол на галерее, выходящей на крытый внутренний дворик ничем не приметного дома на Пор-До-фэн, что возле Булонского леса.

Под ними журчал в прозрачной чаше фонтан-колокол, расцветали пышные орхидеи, на лианах раскачивались и орали дурными голосами цветастые попугаи, колосились пальмы и благоухали магнолии. Под высоким стеклянным куполом томно жужжали кондиционеры. На присыпанной желтым песочком площадке возле фонтана прогуливался павлин.

Здешнее великолепие затмевало даже роскошь пентхауса тети Соланж, воспарившего над африканскими трущобами в закоулке, названном почему-то рю Кюстин, не иначе в честь знаменитого маркиза-русофоба. Лишь одно роднило эти два жилища – народ с улицы никак не мог видеть их изысканного благоустройства. Помнят, гады, якобинский террор и Парижскую Коммуну!..