Завершив свое дело, Ингвар явно успокоился.

– Уже двадцать лет ловлю птиц, но такого со мной еще не бывало, – признался он.

– Поймать двух птиц сразу?

– Второй сокол, похоже, решил украсть мертвого голубя – такое я видел впервые.

– Это те самые птицы, которых ты надеялся поймать? – поинтересовался я.

– Один из них – самец из той самой пары, за которой я следил.

– А второй?

– Будь это самка из той же пары, мне пришлось бы отпустить ее, чтобы она могла выкармливать птенцов.

– Ты, значит, эту птицу не узнал?

– Нет, я никогда прежде ее не видел. Это самка, но другая. Наверное, она была здесь пролетом и наткнулась на нас. Даже и не знаю, как объяснить… – Последние слова ловчий произнес растерянно, чуть слышно и вдруг, посмотрев мне в глаза, добавил: – Разве что, может, духи смилостивились.

Я понял, что он имел в виду: что я использовал свое могущество сейдрманна, чтобы призвать вторую птицу откуда-то издалека.

Выражение лица Ингвара вызвало у меня тревогу. Возникло неприятное чувство, что путешествие в Каупанг разворачивается как-то само по себе – помимо моей воли.

* * *

Тем вечером у себя в хижине Ингвар свернул головы всем своим голубям, оставив только трех. Им предстояло в скором будущем пойти на корм нашим пленным хищникам. А маленького крикуна охотник отпустил.

– Он хорошо послужил мне, – сказал птицелов, когда мы провожали взглядами птичку, перепархивавшую среди валунов. – На будущий год поймаю другого.

Рольфу велели ощипать убитых голубей к ужину, и пока он был занят этим делом, мы с Ингваром сидели у костра, подкладывая в него сухие дрова из поленницы, чтобы приготовить уголья для жарки.

– Завтра отправимся в Каупанг. Мы с тобой понесем по соколу, а Рольф возьмет орла, – сказал птицелов.

Выбрав среди дров кривую ветку, он отрезал от нее охотничьим ножом короткий кусок и принялся неспешно обдирать кору.

– Рольфу для орла понадобится дорожный насест, – объяснил ловец птиц. – Зверь тяжелый. Мальчишка упрет один конец этой палки в луку седла, и ему будет легче.

Я смотрел на стружку, завивавшуюся из-под ножа, и когда неуклюжее приспособление начало обретать форму, мне вдруг пришло в голову, что Ингвар, охотник, проводящий всю свою жизнь в глуши, может знать что-то о загадочном единороге. Мне, однако, все еще было неприятно вспоминать о том, как меня недавно высмеяли, так что я подошел к делу исподволь:

– Я читал в одной книге, что ни одна птица не сравнится с орлом доблестью.

– Что же это за книга? – заинтересовался птицелов.

– Она называется бестиарий – книга о достопримечательных зверях и их повадках.

В бестиарии Карла орла нарисовали на одном развороте с кречетом, и я успел прочитать то, что было написано под картинкой.

– Там говорилось, что орлы-родители учат своих птенцов терпеть боль. Для этого они поднимаются с теми на большую высоту и заставляют смотреть прямо на яркое солнце, – продолжил я.

Ингвар поднял недоделанный дорожный насест, чтобы проверить его форму.

– Не стану врать, будто когда-нибудь видел, чтобы орлы занимались чем-то подобным, – ответил он задумчиво. – Но если кукушка может устраивать так, чтобы ее птенцов растили другие птицы, то почему бы орлам не воспитывать детей по-своему?

– Там была еще картинка дикого зверя вроде лошади, но с одним рогом. Зверь белый, очень осторожный, но его все же можно приручить, – стал я рассказывать дальше. – Ты, может быть, видел такого зверя или слышал о нем?

Охотник вдруг замер с ножом в руке и задумчиво посмотрел на меня:

– Ты уверен, что это была лошадь, а не олень?

Почти тот же самый вопрос задал мне Вало, пока мы ехали из Ахена. Он сказал тогда, что если единорог каждый год сбрасывает свой рог и выращивает его заново, значит, это олень какой-то особой породы.

– Не знаю, – неуверенно сказал я. – В книге об этом не говорилось.

– Народ моей матери знает диких оленей, которые могут быть теми животными, о которых ты говоришь. Если с ними ласково обращаться, они становятся ручными.

Народом его матери, подумал я, наверное, и были те самые дикие финны.

– Это белые олени? – уточнил я.

– Попадаются и белые.

– Не мог бы ты нарисовать его?

Ингвар взял прутик и нацарапал в пыли очертания животного. Телом, ногами и головой оно походило на единорога. Но когда он принялся изображать большие раскидистые рога, стало ясно, что это не тот зверь, которого я видел на картинке в книге.

Мое разочарование не осталось незамеченным.

– Ты ищешь не этого зверя? – спросил птицелов.

– Нет. У того один-единственный рог, который растет вперед из самой середины лба. Такого ни с кем не спутаешь. А рог у него завитой, как пряди каната.

Мой собеседник явно заинтересовался этим рассказом:

– Такой зверь существует. Несколько лет назад я нашел на побережье обломок такого рога.

У меня даже сердце остановилось:

– И где же это было?

– Я отправился на побережье ловить тех самых птичек, чье мясо так тебе понравилось. И неподалеку от воды лежал отломанный кусок, совсем небольшой. Может быть, зверь подрался с соперником и повредил рог.

– Он у тебя сохранился?

Ингвар подбросил свой нож в воздух, поймал его за лезвие и протянул мне:

– Посмотри сам.

Рукоять ножа была сделана из темного дерева, отполированного рукой хозяина за время долгого использования. Там же, где она сужалась к клинку, ее скрепляло бледно-желтое колечко шириной в мой мизинец. Я присмотрелся к нему повнимательнее. Оно оказалось врезано в дерево и, несомненно, представляло собой кусок светлого рога или, может быть, слоновой кости. И вне всякого сомнения, на его поверхности отчетливо виднелся тот самый спиральный узор рога единорога.

* * *

Вернувшись в Каупанг, я тут же перепоручил кречетов заботам Горма и поспешил проверить, как обстоят дела у Вало и белых медведей. Охтер стоял перед их клеткой и жевал, как я решил, свой излюбленный китовый жир.

– Если они еще вырастут, мне придется построить для них новую клетку – больше и крепче, – сказал он, как только я приблизился.

Я никак не ожидал, что за неделю моего отсутствия медвежата настолько оправятся. Они подросли на несколько дюймов в высоту и длину, пополнели, а мех утратил отвратительный желтый оттенок.

– Значит, Вало хорошо справляется с делом, – заметил я.

Охтер кивнул:

– Дважды в день он заползает туда, играет на своей дурацкой дудке, кормит и поит их, расчесывает им мех, чешет их за ушами. Я не удивлюсь, если увижу в один прекрасный день, что он затеет бороться с ними.