– Остальное, Никодим, как только мы до корабля доберемся и тебе с борта помашем, отвезешь обратно в имение. Марфуша и нянька знают, что куда разложить. И чтобы всё в целости и сохранности!

Шофер Никодим как китайский болванчик, которого ее отец когда-то из Шанхая привёз. Головой машет быстро-быстро, но во взгляде испуг и одно желание поскорее отсюда уехать.

– Как только с борта тебе помашем! Не раньше! Понял меня? Куда ты столько всего тащить собрался, Савва?

Мальчик бормочет что-то про свои научные записки и рисунки, которые ему нужны. Но мать Анны непреклонна.

– Только саквояж с личными вещами. Остальное оставить в авто! Все вместе пойдем, друг друга держитесь! Не мудрено потеряться! Савва, тебя касается!

Мать знает, что племянник зятя не от мира сего, потеряться может в любом месте, а уж в такой толпе за ним глаз да глаз нужен, больше, чем за девочками, которые перепуганно не разжимают руки и жмутся ближе к Анне.

Матери, может, до племянника мужа большого дела нет, но в подкладку и его пальто зашита часть драгоценностей, которые между собой распределили все, кроме девочек и Анны – ей Ирочку нести, не до тяжестей. Теперь мать за всеми следит особо пристально.

Пробраться к трапу, ведущему на корабль, удается не сразу. Толпа напирает. Девочки испуганы, даже плакать боятся. Мать впереди, у нее все договоренности, знает, к кому обращаться у трапа, чтобы пустили. За ней Саввинька, чтобы не потерялся. За ним старшая Олюшка идет сама, всё время оборачиваясь на отца и мать. За ней Анна с Иринкой на руках. Последним идет муж, взявший на руки Машу. Каждый держит другого за руку или полу́ пальто. И до ужаса боится эту связь оборвать.

– Не бойся, Олюшка! – Анна перекидывает Иру с одной руки на другую, пробует смахнуть выбившуюся челку у старшей дочери с лица. – Почти дошли. Сейчас поднимемся на борт, и всё закончится.

– Живот болит, – жалуется Оля. – В уборную надо.

– Подожди совсем немного. Сейчас поднимемся на корабль, в каютах есть уборные.

Девочка испуганно жмется, шепчет:

– Очень надо.

На живот Олюшка со вчерашнего вечера жалуется. В другое время позвали бы девочке доктора и уложили в кровать. А теперь ни доктора, ни завтрака хорошего – вчерашнюю булку с чаем дожевали, как животу не болеть.

– Терпеть придется!

Мать Анны строга. Даже на любимую внучку кидает испепеляющий взгляд.

Почти пробились. Толпа вжимает их в трап, пока мать требует позвать к ней капитана Корпса, с которым договорено по поводу княгини Истоминой и ее семьи.

– Не могу терпеть, мамочка! Не могу…

Скрюченная приступом боли Оля почти садится на корточки, если в такой толпе вообще можно присесть, не приведи господь, сейчас ее задавят.

– Позор может случиться, мамушка!

Глаза такие, что не помочь девочке невозможно.

– Мы быстро с Олюшкой отойдем!

Анна хочет отдать Ирочку на руки мужу, но тот не может Машу с рук спустить, девочка обхватила отца ручками за шею и прячет личико у него на груди. На одной руке у него Маша, в другой чемодан с детскими вещами, Иришку никак не взять.

– Куда отойдете? Уборные в порту не работают – революция! Раньше думать нужно было, в имении! Теперь терпи! – Мать непреклонна и даже зла.

Анна смотрит на мужа, муж молчит. Олюшка, вцепившись в ее ногу, опускается всё ниже. Иришка жмется к ней, как Маша к отцу.

– Мы отойдем! – Тон, которого Анна сама от себя не ожидает. Почти равный материнскому, не терпящий возражений. – Олюшка, осторожнее. Поднимайся и пойдем. Выбраться и вернуться обратно как можно скорее надобно. Ближе ко мне, держись крепче, иначе задавят.

Анна протягивает Иринку матери, но та младшую внучку на руки брать не намерена, а машет английскому капитану, которому мичман показывает на нее.

– Давайте я Ирочку подержу.

Саввинька, Анна уже и забыла, что здесь еще Савва, протягивает руки, берет у нее Иринку, неловко придавив девочке руку. Удержит ли он дочку?

– Держись меня, Олюшка! Пробьемся.

Откуда вдруг эта уверенность в ней, что они пробьются? Толпа напирает. Вот-вот выдавит всех, стоящих в первых рядах, прямо в море.

Анна берет за руку Олю. Но повернуться не успевает, как истошный ор Иринки останавливает ее. Не удержит девочку Саввинька, уронит! Машинально забирает младшую дочку обратно из рук племянника, прижимает к себе одной рукой, в другой крепко зажав Олюшкину ладошку.

– Мы быстро. Держись за меня!

Оля бледнее мела, уже упала бы, было бы куда падать.

– Держись меня! За юбку! За ногу! Как угодно, только держись!

Так и проталкиваются сквозь напирающую толпу. Перекошенные лица, саквояжи, тюки. Ноги давно оттоптали и ей, и Оле. Но находят в этом плотном людском месиве прогалины, ныряя из одной в другую. Откуда в ней это умение вывернуться, найти лазейку, увидеть, где Олюшку чуть вперед подтолкнуть, где собой прикрыть? Но неожиданно для себя самой Анна проворно пробирается сквозь толпу.

До зданий за причалом, где может быть уборная, им не дойти. Чуть толпа становится реже и свернув от толпы право, Анна находит кусты только что распустившегося кизила.

– Придется здесь, выхода нет.

Олюшка, которая только что была бледнее бледного, теперь пунцовая от стыда.

– За кустиком свои дела делать придется! Нет рядом уборной! Нижнюю юбку снимем и тебя ею оботрем. После на корабле другую наденем, она у папочки в чемодане.

Девочка смотрит, не отпуская ее руку, и ужас в ее глазах – почти у всех на виду идти в кусты или позор с ней прямо здесь случится.

– Не бойся, ничего не бойся. Я рядом с тобой. – Отдирает Олюшкину руку от своей. – Мы с тобой. Живот поболит и пройдет. Сходишь и легче станет. Сейчас станет легче. И пойдем обратно на корабль. Там вода, обмоем тебя, переоденем, всё испачканное постираем, ничего в том стыдного нет. И лекарство дадим.

Какое лекарство? Откуда? Если лекарство и брали, всё в чемоданах осталось, там дальше на пристани, коль шофер Никодим не уехал еще, не дождавшись отмашки матери. Но к авто уже никак не пробиться. На британском корабле лекарства быть должны. Не бросят же страдающую животом девочку, лекарства найдут.

Гудок как истошный крик.

– Олюшка, скорее! Пожалуйста, девочка моя, скорее. Обратно идти надобно! Как можно скорее идти.

– Не могу. – У девочки понос. – Живот… Встать не могу.

Иринка к ней жмется. Уже и грудь без молока, пустая, а девочка от испуга ищет грудь.

Гул в порту.