Она попятилась, не сводя глаз с чучела, не вполне уверенная, что оно вдруг не оживет. Да и что оно вообще здесь делает? Лавчонка, торговавшая предметами для маскарада, закрылась, свет был выключен, но хозяин почему-то оставил чучело на улице. Теперь его польет дождем, румяна растекутся, а горделиво торчащие перья вымокнут и поникнут к утру.

Добежав до верха круто поднимавшегося переулка, она оглянулась на чучело, прежде чем свернуть к Сан-Сальваторе и домой. Она даже ожидала, что чучело куда-нибудь денется, но оно не двигалось с места, и брошенность его больно ранила Люси. Почему вы никогда не влюблялись? Конечно, Фортуни знал ответ. Он знал это с самого начала. Просто он только вернулся из переполненных комнат своей юности в безлюдные гостиные настоящего, когда спросил ее, и только теперь, торопясь вернуться домой до дождя, Люси услышала в его голосе предостережение. Не будь так небрежна с любовью, хотел сказать он, ибо однажды любовь окажется небрежна к тебе.

Люси уже неторопливо брела по всем этим кривым, петляющим улочкам, и в конце концов они вывели ее на открытое пространство Кампо Санта-Маргерита, где она не могла не встретить знакомые лица. Это была вытянутая в длину площадь, где играли в кафе поп-музыку, слышались крики, возбужденно перекликались между собой знакомые и незнакомые, туристы и местные, тянуло от толпы парфюмерией и табачным дымом. Посреди всеобщего столпотворения она узнала несколько друзей-консерваторцев.

И только когда Люси подсела к ним и увидела, с каким изумлением они разглядывают ее платье, его покрой, ткань, недоступную студенческому кошельку, она вспомнила, что на ней надето. Внимательно поглядев в их глаза и прочитав там выводы, сделанные негласно иными из них, Люси пожалела, что поддалась желанию к ним присоединиться. Кто-то, возможно, чтобы нарушить затянувшееся молчание, сказал, что ее видели в компании Фортуни, и улыбкой дал понять, что нужно бы объясниться, поскольку дело представляет всеобщий интерес. Люси понимала, что теперь знакома с теми кругами венецианского общества, куда ее друзья-студенты не вхожи и о которых разве что слышали. Она решила смолчать, но друзья не унимались.

— Он уже старик, — наконец выпалила Люси, тут же пожалев о своих словах. Мало того что она оскорбила этим Фортуни — к тому же, как она заметила, ее никто не принял всерьез: репутация Фортуни как человека, победившего время, была общеизвестна. — Ему нужно, чтобы его сопровождали при выходах в свет, — продолжала она. — Просто человек привык, что кто-то был рядом, и попросил меня. Вот и все.

Легкая шутливая беседа мигом прервалась, и за столом воцарилась тишина. Все стали отводить взгляд, пережидая неловкость, а когда разговор возобновился, речь пошла исключительно о том, как оплачивать счет. Люси мешала собеседникам. Стоит ей уйти, и языки развяжутся.

Когда Люси встала (все взгляды снова невольно обратились к ее платью), Марко, до сих пор ничего не сказавший, тоже встал. С того первого раза на вокзале они стали друзьями, и дружба эта была крепче других знакомств, которые Люси завязала в консерватории. Уроженец Венеции, названный в честь ее святого покровителя, он был влюблен в свой город и, Люси знала, влюблен в нее.

Его поклонение было тихим. Он спокойно ожидал ее после окончания репетиций или занятий, не упускал случая проводить ее после дружеских посиделок, подобных нынешней. Все ради того, чтобы побыть с ней наедине, поговорить, проявить деликатность и заботу и тем намекнуть на свои чувства. Когда это было уместно, он брал Люси за руку, помогал перейти узкий, запруженный пешеходами мост, показывал, где срезать угол, знакомил с достопримечательностями и потайными уголками, ведя ее по хитросплетению улиц, бульваров и скверов своего города. Но главным образом его выдавали глаза, по которым Люси легко угадывала страстное стремление человека, который может смотреть на предмет своей страсти, но не обладать им. Все это она видела, но в ответ испытывала только благодарность за его доброту.

Когда они подходили к дому Люси, Марко заговорил о Фортуни:

— Тебе надо поостеречься.

Тон Марко вызвал у нее раздражение.

— Он одинокий. Иногда я составляю ему компанию, — повторила она.

— Не такой уж и одинокий.

— Что ты имеешь в виду?

— У него есть могущественные друзья. — Марко помолчал. — В административной области. Друзья, которых ты не увидишь. Несимпатичная публика.

— Ты говоришь про политиков?

Марко хмуро кивнул.

— Ах, Марко, Марко. Я не разбираюсь в политике, и она мне неинтересна. И ему тоже. Он просто боится одиночества.

Но Марко покачал головой и продолжил — как всегда, когда говорил с Люси, — по-английски:

— Я знаю таких людей. Такого типа.

Люси рассмеялась:

— Такого типа?

Марко не обратил внимания на ее смех.

— Они до сих пор, — тут он торжественным жестом обвел окрестность, — живут во времена La Serenissima. Они и дня тебе не уделят, если заподозрят, что ты хочешь проехаться на дармовщину. Не уделят и минуты.

— Что ты хочешь сказать? — Люси понемногу начала сердиться.

— Бесплатного ничего не бывает. Этим городом правили и всегда будут править деньги. Так-то. Ты — мне, я — тебе. Всему есть цена.

Он выразительно взглянул на ее вызывающе дорогое платье, и Люси внезапно увидела себя глазами Марко и остальных. Содержанка. Слово отпечаталось у нее в уме. Ее услуги оплачиваются. Шлюха, живущая за счет старика. Их грубые предположения были такими несправедливыми, такими необоснованными, но они не знали ни капли правды. Да и откуда? Как могли они понять силу мечты, которая привела ее сюда? Они даже вообразить себе не могут, повторяла она снова и снова, в то время как стыд мешался с негодованием.

Она заговорила срывающимся голосом, удерживая подступавшие слезы.

— Я училась на его музыке, слушала ее, впитывала, жила ею, — выпалила она, боясь сорваться, затем глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. — Она помогла мне в очень трудные времена, когда я была моложе, совсем девчонкой. За годы до нашей встречи Фортуни подарил мне бесконечную радость своей игрой. А теперь, — сказала она, останавливаясь у своей двери и глядя на зеленую гладь канала перед собой, — мне выпал случай хоть чем-то за эту радость отплатить.

Марко слушал, не глядя на нее. Люси прислонилась к двери и добавила спокойно:

— Остерегаться мне нечего. У него такой большой дом, и там, конечно, очень одиноко. Просто Фортуни иногда нужно, чтобы его кто-то сопровождал.

Марко постоял возле двери, пока она поворачивала ключ в замке. Она знала, что он, как всегда, ждет приглашения войти, но предложила встретиться в другой раз. Она сказалась уставшей, но на самом деле злилась на этот город с его слухами и сплетнями — город, оказавшийся в конечном счете маленьким провинциальным городком.

Часа в четыре утра Люси сидела за столом в спальне и писала отцу, рассказывая о событиях последних недель и еще больше подчеркивая доброту синьора Фортуни. Спала она чутко и часто пробуждалась, потревоженная ночными шумами или плохим сном. Из-за снов особенно. Ее мог разбудить похожий на пощечину хлопок противомоскитной двери, и она снова видела, как убегает из дома неблагодарная дочь, а Молли остается сидеть за кухонным столом, закрыв лицо ладонями, в ожидании, пока спадет жара и пройдет головная боль. Или ей слышалось, как отдаются эхом в темном и пустом доме тонкие звуки печальнейшей музыки на свете — приношение Молли, навсегда запоздавшее, безнадежное, обращенное в непроницаемую тьму бесконечности.