Я вовремя остановился, чтобы не высказать ему все, что думаю по этому поводу. Я просто стоял, прикусив язык. Поэтому майор решил одержать надо мной решительную победу и зарядил одно и то же на все лады. Поскольку я приумолк, он перешел на отеческий тон, а это воистину невыносимая пытка.

Твердой поступью он расхаживал вдоль и поперек барака. Потупив голову, я рассматривал его сверкающие, как пасхальные яйца, сапоги и слышал, как жалобно скрипят под ними половицы.

*

Тони вышел из барака командования с презанятным видом: казалось, будто он о чем-то задумался и в то же время едва удерживается от хохота.

– В чем дело, Тони?

– Я вот думаю, кто бы это мог быть?..

– Что стряслось?

– Кто-то отлил в сапоги майора. – Он выдержал паузу, дав мне насладиться известием, и продолжил: – Он их утром надел!

После этого он был не в силах сдерживаться: увлек меня в пустой переход между окопами и там разразился смехом. В течение нескольких минут мы смеялись до колик, согнувшись вдвое, не в состоянии произнести ни слова. Но тут я встревожился:

– Интересно, какую каверзу он придумает в отместку?

– Не может! – ответил Кампьотти и пошел хохотать по новой. Мы были похожи на двух пьяных салаг, хохотавших до слез в приступе беспричинного смеха. – Он призвал меня на совет, – продолжал Тони, всхлипывая от смеховых спазмов, – и я убедил его, что надо молчать. Не будет молчать, станет посмешищем всего батальона, полка, гарнизона, дивизии, армейского корпуса, всей армии. Прощайте, надежды на повышение в звании, прощай, блеск желанных наград. Его похоронят под гомерический хохот и навеки забудут. Кажется, до него дошло.

Мы умолкли, представив себе майора, лишенного возможности наказать:

– А посему он будет молчать и ровным счетом ничего не предпримет…

– Правда, я был вынужден пообещать ему, что проведу дознание. Негласно, само собой. «Полагаюсь на вас, лейтенант Кампьотти. Найдите мне эту гниду. Только уговор: никому ни-ни». Можешь представить, стану я ему докладывать.

– Неужели нашел проказника?

– Ладно, дон Рино! Меня на мякине не проведешь, твои это проказы!

– Мои?

Тони в очередной раз сразил меня своей прозорливостью, но ему я могу доверять. Укрывшись в проходе между окопами, мы с ним ржем, как лошади: порой и на войне можно умереть от хохота.

*

Говоря о павших бойцах, которых расстрелянный паренек якобы недостоин, майор Баркари назвал их героями. Думаю, справедливее назвать их героями долготерпения. Ведь настоящей их работой является сохранение терпения, изредка прикрываемое ропотом. Альпийские стрелки терпеливо выносят холод, часто – голод и даже страх смерти. Тяжелей всего кретинизм на командном посту с правом распоряжаться человеческой жизнью.

Даже Кампьотти, рассматривающий эту войну отстраненно, с позиции человека будущего, теряет всю свою отстраненность, когда речь заходит о новой причуде майора (наш командир, к великому сожалению, страдает манией величия в изобретательской области). К примеру, он изобрел чугунный щит.

По его расчетам щит, предназначенный для прикрытия бойцов во время наступательных действий, в первоначальном замысле был сорок на восемьдесят сантиметров. Его друг, промышленник, сделал две пробные отливки. Майор, однако, не учел, что чугун – металл весьма тяжелый: щиты едва можно было приподнять. Но даже уменьшенные в размерах, они были до того тяжелы, что передвигать их можно было только по земле, удерживая за обе ручки. «Самоходное средство индивидуальной бронезащиты», – окрестил эту штуковину сияющий от гордости майор. Между тем альпийский стрелок, распластавшись на земле и прикрыв голову броневым щитом, мог ползти со скоростью черепахи, ибо каждый раз, ухватив щит за обе ручки, должен был сперва его передвинуть. Для этого он должен был бросить оружие. Когда же он тянулся за ним, чтобы выстрелить, «самоходное средство бронезащиты», неустойчивое на каменистой поверхности, опрокидывалось, оставляя бойца без прикрытия.

Сейчас, уже который день, майор не выходит из барака, пренебрегает даже любимым занятием – надраиванием сапог, ломая голову над новым изобретением; чертежи за чертежами заполняют страницы его так называемого тактического блокнота. Батальон ждет результатов, как смертного приговора.

*

Поднимаюсь спозаранку, обливаюсь на свежем воздухе холодной водой; над головой – ярко-синяя небесная гладь, которая поблекнет с наступлением дневного зноя. Обвожу взглядом горы, поднимаю глаза на их скалистые, острые, как шпиль, вершины. За день я не раз их буду поднимать, когда будет подкатывать искушение не то чтобы думать о ней, а страстно ее желать, покрывать ее всю поцелуями. Спать иду, когда в прямом смысле валюсь от усталости с ног. До чего восхитительна жизнь! Может, эти недели мучительной страсти и есть та единственная отпущенная мне долька счастья?

*

Тони Кампьотти все понимает, все прощает (точнее, убежден, что все и так давно прощено), но тем не менее парочка дон Рино Сольдá – Доната Перуцци его не устраивает. Вчера он сказал:

– Была бы она хотя бы здорова, а ты бы не был попом, – после чего я понял, что именно его коробит: священник и чахоточная, вспышка с одной стороны запретной, с другой – безнадежной любви.

Мы задержались на этом вопросе: Тони считает, что даже композитор девятнадцатого века не взял бы нас в качестве героев своей мелодраматической оперы. Тут же рассмеялся и сказал, что в качестве возлюбленной пары мы до того маловероятны, что вышибаем у него слезу.

*

Новое изобретение майора Баркари – вязанка: огромный, двухметровый в диаметре рулон еловых веток, туго стянутых обручами. Катят ее четверо и спокойно, под ее прикрытием, продвигаются вперед; благодаря своему весу она легко проходит по камням и ухабам. Испытания, проведенные альпийскими стрелками в тылу, убеждают, что на этот раз майор, кажется, попал в точку. «Вязанка Баркари» (окрестил ее Тони) опробована также под пулеметным огнем: прежде чем разлететься на щепки, она поглотила несколько десятков пуль. Однако, как заметили майору, когда стоишь за ней, не видно, куда идти, в какую сторону двигаться; а если высунешься из-за нее, чтобы дать очередь, то попадаешь под прицел снайперской винтовки. Баркари решил проблему следующим образом: из четверых бойцов, идущих за вязанкой, один будет двигаться задом наперед, глядя в сторону наших окопов, откуда младший офицер наподобие матроса с сигнальными флажками будет регулировать их маневры. Стрелять в это время запрещается. Подойдя вплотную к вражеским окопам, альпийские стрелки забросают неприятеля ручными гранатами, руководствуясь и в этом случае указаниями сигнальщика. А потом? Потом они выскочат из-за вязанки и пойдут в штыковую атаку.

– Ну вот, – бросает Кьерегато, – всегда кончается этим.

*

Тони спросил у меня, влюблялся ли я когда-нибудь прежде. Я ответил, что нет, не считая влюбленности