– Договорились.

Когда Лал дал газу, я с облегчением откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. До вечера было еще далеко, но я уже мечтала о душе и постели: об обеде не могло быть и речи, потому что за долгий день я так напилась чая с молоком, что он стоял у меня в горле, каждую минуту грозя извергнуться наружу и затопить салон «Мерседеса».

* * *

Единственным местом, где я могла побыть одна и поразмыслить над создавшейся ситуацией, стала комната прабабушки Кундалини. Наверное, потому, что она располагалась в отдаленном крыле дома, и я могла не опасаться, что кто-то неожиданно придет и нарушит мой покой. Или дело в том, что слуги боялись входить сюда и старались не появляться вблизи комнаты прабабушки поодиночке? Как-то Мамта-джаан со смехом упомянула старую семейную легенду о привидении Кундалини – якобы оно появляется накануне праздников и распугивает всех, кому не повезет оказаться рядом. Возможно, именно поэтому в апартаментах прабабушки на мебели постоянно лежал тонкий слой пыли – слуги не могли полностью игнорировать уборку, но все же старались приходить как можно реже.

Вытянувшись на широкой кровати Кундалини в полный рост, я смотрела в окно, выходившее в сад. Высоких деревьев там не было, а кусты азалий не скрывали горизонта, где ярко-оранжевое солнце быстро катилось к закату. День оказался полон впечатлений, и не только приятных. Мне так и не удалось встретиться с Дипаком Кумаром или даже выяснить, как его разыскать. Не удивительно: вся полиция и, если верить слухам, Бабур-хан сбились с ног, разыскивая этого человека, и до сих пор не нашли, так что говорить обо мне, едва-едва ступившей на индийскую землю! Ничего, еще не вечер: наверняка Ноа что-то известно об этом «неуловимом Дипаке», ведь он всех здесь знает. Ноа… И что такое в этом парне – о чем бы я ни думала, мои мысли постоянно возвращаются к нему? Ну да, он симпатяга. А еще он саркастичный и непримиримый, и в то же время отзывчивый и честный, и он пытается что-то сделать там, где все остальные отказались даже пробовать! Интересно, откуда у него, приехавшего из богатой Швейцарии, такое странное отношение к деньгам и тем, у кого они водятся? То, что он врач, говорит в пользу того, что Ноа не из бедной семьи, иначе ему ни за что не удалось бы получить медицинского образования.

К черту Ноа, сказала я себе, рывком поднимаясь и спуская голые ноги на нагретый солнцем дорогой паркет. Сейчас у меня есть дела поважнее – узнать, кто и почему убил отца, и вызволить Санджая… Если, конечно, он действительно не виноват. Порывшись в бюро из черного дерева с резными ручками и фигурами животных вместо ножек, я вытащила пачку бледно-розовой бумаги. В правом верхнем углу каждого листочка имелся витиеватый вензель.

– Ну, Кундалини, – обратилась я к портрету прабабушки, – давай-ка подумаем вместе!

Женщина на картине казалась живой, ее глаза смотрели на меня с любопытством и в то же время с вызовом, словно она сомневалась в том, что мне по силам такой сложный ребус. Не знаю, почему Кундалини так завораживала меня, но я как будто постоянно чувствовала нашу незримую связь, а в ее комнате это ощущение усиливалось многократно.

– Итак, – взяла я остро заточенный карандаш, лежавший среди прочих там же, где и бумага, – кто у нас подозреваемые? Во-первых, Санджай – пусть он мой брат, пусть показался мне приличным человеком, но все же он имел тяжелый разговор с отцом в день его смерти. Не факт, что Санджай рассказал мне правду о том, из-за чего вышел скандал, и вполне возможно, он лишь пытался выгородить себя. Затем – пресловутый Дипак Кумар, которого все разыскивают. Зачем человеку, который ни в чем не виноват, скрываться? Что ж, на то есть как минимум две причины. Первая: он понимает, что, являясь самым ярым противником строительства клиники аюрведы в районе Таджа и постоянно вставляя отцу палки в колеса, станет первым, на кого падет подозрение. Вторая – та, что поведали охранники, и снова всплывает имя Бабур-хана (запишем его под номером три в наш список). Если верить слухам, у Бабур-хана имелись претензии к Дипаку. Но почему, ведь тот, если подумать, как раз играл на руку Бабур-хану и его нанимателю, папиному конкуренту? Тут еще много неясностей. Создается впечатление, что имя Дипака Кумара – табу, и не так-то легко что-то о нем узнать, но надо попытаться. Так, кто у нас следующий? Пожалуй, Анита. Почему? Есть ли у нас что-нибудь, помимо личной неприязни?

Я подняла глаза на Кундалини. В сгущающихся сумерках мне почудилось, что она ухмыляется краешком губ.

– Знаешь, – оправдываясь, сказала я вслух, – редко случается, чтобы какой-то человек с первого взгляда вызвал во мне стойкое отторжение, но Аните это удалось! И дело не только в том, что она – моя мачеха, просто все в ней кажется мне наигранным, неискренним. И Сушмита говорила о том, как она попала в семью Варма, как всеми силами старалась удержаться, терпела тиранию мужа, порвала с родственниками, чтобы ничто не напоминало ей о печальном прошлом, проведенном в нищете… Но это – лирика, а что же говорит в пользу того, что Анита могла приложить руку к убийству папы? Один, но самый важный факт: она надеялась на получение наследства. Даже если мачеха и предполагала, что муж не оставит ей много, она считала Санджая единственным наследником Варма! Участившиеся стычки на почве несходства во взглядах на его будущее могли привести к окончательному разрыву между отцом и сыном, и тогда вопрос о наследстве оставался открытым. Куда проще избавиться от господина Варма, чтобы решить проблему раз и навсегда! А потом внезапно «нарисовалась» я, девица из другой страны, о существовании которой Анита, если верить Сушме, понятия не имела, и наследство, плавно продефилировав мимо, упало прямо мне в кармашек – просто сбывшийся ночной кошмар, если поставить себя на ее место! Так что не стоит сбрасывать мачеху со счетов – хотя это было бы слишком хорошо, а потому маловероятно. Если допустить, что Анита виновна, то вряд ли она сама взяла пистолет и застрелила папу. С другой стороны, она имела доступ к комнате сына, а ведь в отца стреляли из его пистолета! Потом ей легко было бы вернуть его обратно, но какая же мать, видя, как сына арестовывают за ее преступление, промолчит и позволит несправедливости свершиться? Может, Анита уверена, что Санджая не осудят? Нет, что-то тут не вяжется! А что, если она покрывает его? Знает, что Санджай виновен, и молчит?

Я и не заметила, что продолжаю размышлять вслух, и воровато оглянулась. Поднявшись и подойдя к двери на цыпочках, я распахнула ее настежь и осмотрела коридор – ни души. Закрыв дверь на щеколду во избежание неожиданностей, я вернулась на место и включила настольную лампу: уже порядком стемнело.

Так, кто еще? Да любой житель трущоб, надеявшийся, что убийство Пратапа Варма станет решением всех проблем: нет врача – нет клиники! Сидя в удобном тяжелом кресле, я помахивала списком, как веером, но больше ничего путного в голову не приходило.

* * *

После ужина я сидела на деревянных качелях на веранде, впитывая в себя аромат цветов, стократно усилившийся с заходом солнца, и вечернюю прохладу, приятно освежающую мою разгоряченную кожу.

– Кофе? – услышала я и, подняв глаза, увидела улыбающееся лицо Милинда. То, что он принес мне чашку сам, кое-что значило. Лично я никак не могла привыкнуть к тому, что все в доме делают слуги, но остальные, включая Чхаю, чье положение в доме едва ли считалось выше обычной прислуги, полагали это само собой разумеющимся. Если требовалось открыть окна, так как в комнате слишком жарко, – пожалуйте, на это есть специальный человек, как и на то, чтобы растопить камин, задернуть шторы, включить или выключить кондиционер – как будто никто из хозяев не в состоянии сам нажать на кнопку! Оставалось лишь удивляться, как это никто не бежит ко мне, размахивая зубной щеткой, когда я намереваюсь чистить зубы. Напитки тоже обычно разносили слуги, но Милинд взял на себя этот труд.