— Ну вот, мы решили проблему. Правда, дружок? — сказал я по дороге домой.

Мишел снова сдавил мои пальцы, но ничего не ответил. В его глазах стояли слезы.

— Что случилось, малыш? — спросил я.

Я остановился и опустился перед ним на колени. Он кусал губы и только теперь разрыдался.

— Мишел! — утешал его я. — Мишел, послушай. Не расстраивайся. Это был плохой дядя. Я ему об этом сказал. Ты не сделал ничего дурного. Подумаешь, разбил стекло. Ты же не нарочно. С каждым может случиться. А он не имеет права так грубо о тебе отзываться.

— Мама, — всхлипнул он, — мама…

Я почувствовал, как внутри меня что-то застыло, или нет, лучше сказать, напряглось, натянулось до предела — зонтик, палатка, парашют, — так что я уже никогда не смогу выпрямиться.

— Мама? Ты хочешь к маме?

Он отчаянно закивал и начал тереть заплаканные щеки.

— Тогда пойдем скорее к маме, — сказал я. — Давай обо всем ей расскажем? Обо всем, что мы оба натворили?

— Да, — пискнул он.

Выпрямившись, я и вправду услышал, как у меня внутри что-то лопнуло — в позвоночнике или глубже. Я взял сына за руку, и мы пошли дальше. На углу нашей улицы я снова взглянул на него: лицо Мишела все еще было мокрым и красным от слез, но рыдания прекратились.

— Ты видел, как испугался тот дядя? — спросил я. — Нам и делать-то ничего не надо было. Даже платить было не обязательно. Но это было бы неприлично. За любую поломку, пусть даже нечаянную, надо расплачиваться.

Мишел молчал, пока мы не дошли до двери нашего дома.

— Папа?

— Да?

— А ты действительно хотел ударить того дядю? Насосом?

Я уже вставил ключ в замочную скважину, но тут мне снова пришлось сесть перед ним на корточки.

— Послушай, — сказал я. — Это был нехороший дядя, ненавидящий всех детей. Не важно, вмазал бы я ему насосом или нет. Важно то, что я собрался ему вмазать и этого хватило.

Мишел серьезно на меня посмотрел; я тщательно выбирал слова, чтобы в очередной раз не довести его до слез. Но слезы уже высохли, он внимательно меня выслушал и медленно кивнул.

Я обнял его и прижал к себе.

— Давай не будем рассказывать маме про насос? — предложил я. — Пусть это останется нашим маленьким секретом.

Он снова кивнул.

Позже в тот же день они отправились с Клэр за покупками. Вечером за ужином он был тихим и мрачным. Я подмигнул ему, но он не ответил.

После ужина Клэр уселась на диван у телевизора, она хотела досмотреть какой-то фильм.

— Я уложу Мишела, — предложил я.

Вместе мы немного полежали на его кровати, болтая о том о сем: о футболе, о новой компьютерной игре, на которую он сейчас копил деньги. Я решил больше не возвращаться к инциденту в велосипедном магазине.

Я поцеловал его и уже намеревался выключить свет, как он бросился мне на шею. Он вложил в объятия всю свою силу, прижавшись головой к моей груди.

— Папа, — сказал он. — Папочка.

— Знаешь, как мы поступим? — сказал я в тот вечер в его комнате, после его клятвенного признания, что они с Риком не собирались никого поджигать. («Это была шутка, — сказал он и наморщил нос. — Знал бы ты, как там воняло…»)

Я кивнул, утвердившись в своем решении. Я сделал то, что следовало сделать отцу, — я поставил себя на место своего сына. Я влез в его шкуру, представив себе, как он возвращался домой после вечеринки вместе с Риком и Бо. Как хотел снять деньги в банкомате за стеклянной дверью.

Я пытался спрогнозировать свою собственную реакцию на смердящее живое существо в спальном мешке, развалившееся на полу; на тот простой факт, что некто (я намеренно не употребляю здесь таких слов, как «бомж» или «бродяга») ничуть не сомневается, что в таких вот закутках он имеет право преспокойно спать, и свирепеет при появлении двух молодых людей, пытающихся убедить его в обратном; он негодует, что его разбудили, — реакция баловня, уверовавшего, что все дозволено.

Упоминал ли Мишел, что женщина в спальном мешке временами изъяснялась вполне «благопристойно»? Правильный выговор, приличное воспитание, благополучная семья. До сих пор подробности биографии бездомной не раскрывались. Видимо, на то имелись свои причины. Может, речь шла о белой вороне, вылетевшей из именитой и зажиточной семейки, где командирский тон был нормой жизни?

К тому же дело происходило в Голландии. Не в Бронксе, не в трущобах Йоханнесбурга и не в Рио-де-Жанейро. Голландия славится системой социальной поддержки, исключающей необходимость ютиться по углам.

— Знаешь, как мы поступим? — сказал я. — Мы пока никому об этом не расскажем. Оставим все как есть.

Несколько секунд мой сын не отрывал от меня взгляда. Возможно, он чувствовал себя слишком взрослым для того, чтобы в эмоциональном порыве воскликнуть «папочка», но помимо страха в его глазах прочитывалась благодарность.

— Ты так считаешь? — спросил он.

И вот мы снова молча, глаза в глаза, стояли в саду перед рестораном. Мишел несколько раз сдвигал крышку своего мобильника и наконец положил его в карман.

— Мишел… — начал я.

Он не смотрел на меня, отвернувшись в сторону темного парка.

— Мне некогда, — сказал он. — Я должен идти.

— Мишел, почему ты не рассказал мне об этих роликах? Или по крайней мере о том одном? Тогда? Когда была возможность?

Он почесал нос, шаркнул белыми кроссовками по гравию и пожал плечами.

— Мишел?

— Не важно, — ответил он потупившись.

На долю секунды я подумал, что, будь я другим отцом, я бы рассердился: «Еще как важно!» Однако для наставлений было уже поздно, поезд ушел — в тот вечер, после просмотра телепрограммы, в его комнате. А скорее всего, гораздо раньше.

Несколько дней назад, незадолго до приглашения Сержа в ресторан, я еще раз посмотрел в Интернете тот выпуск передачи «Внимание: розыск!». Я решил подготовиться и прийти на ужин во всеоружии.

— Нам надо поговорить, — сказал Серж.

— О чем? — спросил я, снова прикинувшись дурачком.

На другом конце провода послышался глубокий вздох.

— Думаю, ты догадываешься о чем, — сказал он.

— Бабетта в курсе? — спросил я.

— Да, поэтому хотелось бы поговорить вчетвером. Это касается нас всех. Это наши дети.

Я обратил внимание, что он, в свою очередь, не поинтересовался, осведомлена ли Клэр. По-видимому, он был в этом уверен или вообще не задавался подобным вопросом. Потом он назвал ресторан, где его знают, где семимесячные листы ожидания не будут для него помехой.