Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Валька хорошо помнит, как впервые глянул в окуляр телескопа. В чёрном космосе среди бледных звёздных точек висел светлый кружок планеты. С двух сторон от него, на линии экватора, горело по две колючих искры.
— Юпитер со спутниками, — сказал сзади Сашка.
Валька боялся вздохнуть. Юпитер медленно сползал к краю видимого кружка неба. Шумел далёкий поезд, дребезжало стекло открытой форточки, и Вальке вдруг показалось, что это сдержанно гудят громадные моторы, вращающие Вселенную.
— Ну и сила… — выдохнул он. Но Сашка, сняв очки, сказал:
— Юпитер… Это всем известная планета.
— Ты хочешь открыть неизвестную? — спросил Валька.
Бестужев помахал очками.
— С такой трубкой планету не открыть… Но знаешь, было много случаев, когда неизвестные кометы впервые замечали любители. И даже сверхновые звёзды открывали. Это точно.
Валька не знал, что такое сверхновые звёзды. Он поинтересовался:
— А как ты узнаешь, открытая это комета или ещё не открытая?
— Как-нибудь, — ответил Бестужев. — Когда ты берёшь карандаш, ты ведь знаешь, как его держать. Ну вот. И я кое-что знаю.
— Понятно… — сказал Валька.
— Ну, и ещё… — попросил Сашка. — Этот разговор о кометах… между нами.
— Никому, хоть огнём жги, — поспешно пообещал тогда Валька.
Бестужев вдруг усмехнулся.
— А тебя жгли огнём?
— Что?
— Ну, вот ты говоришь: хоть огнём жги…
— Подумаешь… — немного обиделся Валька. И чего Сашка прицепился к слову? Сашка сказал:
— Может, слышал про Гая Муция Сцеволу? Был такой в Древнем Риме, я читал. Только точно не помню. Кажется, его в плен захватили и начали пытками грозить. А он взял и положил руку в огонь. Печка там, что ли, топилась… Ну, враги сразу от него отступились.
— Ну и что? — сказал Валька.
— Я один раз попробовал палец над свечкой подержать. До десяти считал. Просто дым из ушей… А как он — всю руку?
— А Венеру видно в твой телескоп? — спросил Валька.
Палец болит до сих пор. До скольких удалось сосчитать. Валька не помнит. Сейчас даже вспоминать не хочется: надо же было такой глупостью заниматься. Один палец обжёг, а казалось, что всей рукой держал огонь. Хорошо ещё, что левая рука. В правой — карандаш. Валька снова над листом.
Сначала казалось, что рисовать будет легко. Всё представлялось очень ярко: мальчик на круглой причальной тумбе, взлетевшая грива прибоя и шхуна, идущая вдоль берега… И ветер, который дует с моря. Он дует не прямо в лицо мальчишке, а немного сбоку. Лохматит волосы и треплет рубашку.
Но когда Валька взял карандаш, всё оказалось в тысячу раз труднее. Он извёл уже с десяток листов, но так и не смог сделать нужного наброска.
Шхуна получалась неплохо. И рваные языки прибоя над пирсом были такими, как он хотел. Но чувствовался в рисунке какой-то разнобой: парусник сам по себе, а мальчишка сам по себе. Не было между ними связи. Не было тайны и ожидания. Равнодушно как-то всё выходило.
Наверно, потому, что не получался мальчишка.
Валька с ним замучился. Он привык рисовать ребят с натуры, а сейчас приходилось делать наброски «из головы». Фигурка мальчика на причальной тумбе получалась какой-то неестественной. То он выглядел слишком спокойным, то, наоборот, каким-то испуганным, то просто походил на кривобокого уродца.
А надо было, чтобы он волновался, ждал и радовался, чтобы всё это чувствовалось в том, как он сидит, в его повороте головы. Ведь лица у него не видно: он спиной к зрителю.
Не получалось.
До сих пор всё было легче. Втайне Валька даже гордился своим умением рисовать. Тонкими чёткими штрихами он мог точно и выразительно передать на бумаге то, что видел, а иногда и то, что придумал. Но сейчас надо было показать в рисунке не просто корабль и мальчишку. Надо было показать чувство. И умения не хватило.
Измученный и злой, забывший об уроках, Валька вспомнил, однако, что вот-вот придёт Андрюшка, которому обещан эскиз маскарадного костюма. В Валькиных переживаниях Андрюшка не виноват, а костюм ему очень нужен.
Валька взял новый листок и за пять минут изобразил отчаянного пирата в испанской косынке, в сапогах с отворотами, в камзоле и с кортиком. Этот рисунок не требовал особого вдохновения.
Андрюшка словно только и ждал, когда Валька кончит. Он постучался и, сбросив у порога валенки, мохнатым шаром вкатился в комнату.
— Получай, — сказал Валька.
Андрюшка взял листок осторожно, как почётную грамоту. Несколько секунд он смотрел серьёзно и внимательно, потом заулыбался.
— Годится? — спросил Валька.
Андрюшка кивнул, не отрывая глаз от рисунка.
Он стоял без шапки, и голова его с тонкой шеей и взъерошенными волосами чётко рисовалась на фоне яркого окна.
— Андрюшка… — осторожно сказал Валька. — Ты бы снял свою шубу, а?
Андрюшка послушно скинул шубёнку и повесил на ручку двери. Потом вопросительно глянул на Вальку. Валька спросил:
— Ты когда-нибудь слышал о «Летучем голландце»?
— Корабль такой… — нерешительно сказал Андрюшка.
— Ага… Ну ладно. Ты вообще видел парусные корабли?
— В кино.
— Андрей… — Валька посмотрел на него почти жалобно. — Ты мне поможешь, ладно? Мне надо нарисовать одну вещь… Понимаешь, тебе ничего не надо делать, только сесть на табуретку и подумать, будто на берегу моря сидишь. На такой чугунной тумбе…
— Я знаю, они кнехтами называются, — оживился Андрюшка.
— Точно! Сможешь? Будто ты сидишь и видишь, как у берега корабль идёт. Красивый, парусный…
— Ладно, — сказал Андрюшка, — я посижу. А на море шторм?
— Почти.
Валька принёс из кухни круглую табуретку и усадил Андрюшку у стены, спиной к себе.
Неизвестно, представил ли Андрюшка море и корабль. Может быть, он просто был благодарен Вальке за эскиз костюма. Но он старался. Он опустил одну ногу, а вторую поставил на сиденье и обнял колено. Потом чуть подался вперёд, изобразил внимание.
В первый момент Вальке показалось, что всё теперь как надо. Он схватился за карандаш и набросал уже на листе Андрюшкину голову, как вдруг заметил, что дальше рисовать не стоит. Андрюшка сидел в неудобной каменной позе, будто на шатком заборе.
— Ну что ты как деревянный…
Андрюшка шевельнулся и устроился поудобнее. Но теперь у него топорщилась куртка, а голова ушла в плечи. И вообще в своём лыжном костюме он казался сейчас толстым и неуклюжим.